А за пять лет моей «ссылки» либо падишах помрёт, либо ишак сдохнет.

– Ты бы попросила Толика с тобой к Гучковым съездить, постоять… мало ли, – уже одеваясь, когда я стояла в дверях, сказала Мария Александровна.

Толик – водитель при нашем ФАПе. Дородный мужик пятидесяти пяти лет, килограммов сто тридцать весом, при росте под метр девяносто. В нашем УАЗике с красным крестом на боку он помещался с заметным трудом.

Панибратское «Толик» подходило ему, как мне роль сельской жительницы, но для всех он был Толиком, а я… земским доктором, постоянно проживающим в селе.

У меня и огород имелся, да…

– У него рабочий день окончен уже.

– Так забеги к нему, знаешь, где живёт, не откажет, поди. Пусть приглядит… от греха-то подальше.

– Гучковы – асоциальная семья? – спросила я с удивлением.

Не похожа была Василиса на ребёнка из неблагополучной семьи, напротив, по местным меркам хорошо одета.

Не в лакшери бренды, но добротно, качественно, удобно, и не сказать, чтобы дёшево…

Мне, например, сейчас купить такой комбинезон для дочки проблема. Не неразрешимая, но просто взять уже не получится. Сначала придётся хорошенько подумать, постараться найти по объявлению ношеное, в хорошем состоянии, и только потом решиться на покупку нового. Или не покупать…

– Староверы они.

– Кто?! – уставилась я на Марию Александровну, думая, что ослышалась.

– Староверы, – кивнула та, подтверждая свои слова. – Старообрядцы.

Видимо, вид у меня было совершенно ошарашенный, я и чувствовала себя такой – ошарашенной.

В каком смысле староверы? Они разве не вымерли, или там… их не запретили, как секту какую-нибудь?

И почему Василиса одета в нормальную одежду, а не в… фуфайку, например, как та старуха, которую нашли в Тайге, староверку? Лыкова, кажется.

– Так их здесь полным-полно, староверов-то, – всплеснула руками Мария Александровна, глядя на меня с таким же удивлением, как я на неё. – Недалеко от клуба церковь их стоит, а дальше, за почтой, молельный дом, изба по-ихнему. Не видела?

– Церковь видела, – растерялась я.

Вообще-то, даже две церкви. Одна больше, видно недавно построенная, в византийском стиле, с золотистым куполом, с крошечной колокольней, откуда иногда раздавался перезвон.

Вторая, через дорогу, крошечная, деревянная, огорожена глухим забором. Я думала, это хозяйственный двор или старая часовня, которую закрыли, когда построили новый храм.

А ещё думала, что очень странно иметь на село чуть больше двух тысяч человек храм, но много лет обходиться без ФАПа.

О душе, конечно, думать надо, но заботу о теле никто не отменял.

– Вот та, что большая – наша церковь, православная. А меньше – их.

– Тоже православная? – спросила я, будто понимала различия христианских направлений.

Греко-католическое, греко-кафолическое… – крутилось в голове единственное, что помнила.

– Кто их разберёт, – отмахнулась Мария Александровна. – Кто как решил, тот тому и молится. Из дыры в стене луч света попадает – ему молятся, кто-то дереву, или церковь строит, как у нас, да не как у нас. Всяк по-своему с ума сходит, в общем. Но ты одна не ходи к Гучковым. Митрофан – мужик смурый, бирюк бирюком, не смотри, что детный… поостерегись.

– Хорошо, спасибо, – кивнула я.

Закрыла дверь ФАПа, попрощалась, побежала в сторону своего нового дома.

Дома… от одной мысли хотелось выть… дома… Снести бы эти стены, сравнять с землёй и забыть о том, что когда-то здесь была жизнь, но другого жилья в ближайшие пять лет у меня не появится.

Всё, что остаётся – обустраиваться и считать эту халупу своим домом.

У моей судьбы больное чувство юмора.