– Ого!

– Тебе это нравится, да?

– А что было потом?

– Он испугался. Как я и предполагала. Забормотал что-то невразумительное: “Ребекка, ну, ты, ну…” В общем, я толкнула его в грудь и велела ему лечь на землю.

– И он послушался?

– А ты как думаешь? Он еще никогда не сталкивался с одержимыми женщинами. Что он мог сделать?

– Ладно. Продолжай.

– Я спустила с него брюки и задрала ему рубашку. Мне было необязательно, чтобы он был голый. Я вправила в себя его член и доходчиво объяснила, что именно он должен делать кончиком пальца с моим клитором. Похоже, до этого дня он вообще не знал, что такое клитор.

– По-моему, ты все это выдумала.

– Точно. Выдумала.

– Или нет?

– Может, и нет.

– Так это было или не было?

– Неужели тебе это действительно так важно?

– Конечно.

– Так или иначе, история получилась сексуальная, как тебе кажется?

– Наверное… Да.

– Я же говорю, мужчины – извращенцы.

– Это правда.

– Все! Хватит историй на сегодня. Иди сюда, Чарли.

– Откуда взялся этот Чарли?

– Честное слово, не знаю. Иди сюда.

– Куда?

– Сюда. Вот сюда.

– Сюда?

– Угу.

Через полгода он женился на ней.

И вот двадцать лет спустя он сидит напротив Миззи, за столом своей нью-йоркской квартиры. Миззи только что вышел из душа – на нем длинные шорты с накладными карманами; рубашку он надевать не стал. Он похож – невозможно это отрицать – на бронзовую скульптуру Родена: та же ненатужная грация, та же как бы даром доставшаяся мускулатура, ее расточительная небрежность. Глядя на него, можно подумать, что красота – это естественное состояние человека, а не редчайшая из мутаций. У Миззи темно-розовые соски (в Тейлорах есть примесь средиземноморской крови) размером с квотер; между идеально квадратными грудными мышцами – медальон темных волос.

Неужели он пытается его соблазнить? Или просто не думает о своей телесной привлекательности? У него нет причин подозревать Питера в специфическом интересе, и даже если бы такое было возможно, он едва ли стал бы заигрывать с мужем сестры. Или стал бы? (Помнится, Ребекка говорила, что Миззи способен на все.) В некоторых молодых людях живет это неодолимое желание соблазнить всех и каждого.

– Как тебе Япония? – спрашивает Питер.

– Красивая. Несостоявшаяся.

Миззи сохранил южный выговор, который Ребекка давно потеряла. Сейчас – когда он вышел из ванной – Миззи меньше похож на Ребекку. У него своя собственная версия тейлоровского лица: ястребиная резкость черт, крупный нос, большие внимательные глаза, что-то смутно древнеегипетское, заметное, кстати, и в сестрах, притом что ни у Сайруса, ни у Беверли этого нет, определенный настойчиво повторяющийся мотив, возникший из путаницы их ДНК. Потомки Тейлоров, три девочки и мальчик, тема с вариациями, профили, которые не показались бы неуместными на каких-нибудь керамических черепках тысячелетней давности.

Питер смотрит на Миззи, не так ли?

– Несостоявшаяся? Что – целая страна?

– Да я не про Японию. Я про себя. Это у меня ничего не вышло. Я остался туристом. Отдельным от всего.

В Миззи есть эта тейлоровская значительность, некое особое качество, которым все они (может быть, за исключением Сайруса) обладают, сами того не сознавая. Способность привлекать внимание. Быть тем человеком, про которого другие спрашивают: “Кто это?”

Миззи ездил в Японию с определенной целью, так ведь? Он, кажется, хотел посетить какую-то святыню?

Где, черт возьми, Ребекка?

– Япония – очень иностранная страна, – говорит Питер.

– Равно как и эта.

Один-ноль в пользу неиспорченной молодежи. Никаких иллюзий!

– Ты ведь, кажется, хотел посетить какой-то священный камень? – спрашивает Питер.