Наверное, мне стоило поехать к Рут в Нью-Йорк, но мне не хотелось напрягать человека, который и так сделал для меня много хорошего. Как можно было сказать другу моих родителей, что я не просто застрял на месте, а закаменел? Вместо этого я связался с еще одним шизофреником из студенческого городка (там таких было полно), неудавшимся математиком старше меня. Он жил то в одном общежитии, то в другом и доставал всех подряд.

Я сблизился с этим парнем, а закончилось все тем, что я стал заботиться о его интересах вместо своих. Он хотел, чтобы в школе его признали математиком и приняли в штат преподавателей. Он еще много чего хотел. Его работа была сплошной чушью, но я этого не замечал. Я забросил все, что мог, и ничего не предпринял, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. Потом впал в депрессию. А потом меня отчислили. А деньги! А ссуда на учебу! Из-за этого я чувствовал, что предал отца и мать. Провалился на всех фронтах. Жизнь для меня была кончена.

Город был для меня счастливым местом. Я думал найти себе заработок, чтобы выплатить ссуду.

Но нельзя же было вечно зависать у Рут. Я нашел неплохо оплачиваемую работу – играл на кларнете в ресторанном оркестре и снимал совершенно отвратительную крошечную квартирку в Виллидже вместе с еще одним эксцентричным композитором-математиком.

Есть в 1970-х годах что-то такое, о чем трудно рассказывать молодежи, которая не побывала в Китае. Воздух был похож на котел с ядом. На Манхэттене из-за грязного воздуха все выглядело и пахло совершенно иначе.

Иногда это было прекрасно. Бывали дни, когда дома покрывались сажей, а щели между ними выглядели глубже, как на карандашном рисунке, и казались более кинематографичными, чем сейчас. Закаты смотрелись как кровавые раны. Виды напоминали чужую планету. Можно было почувствовать, как каждый вдох разъедает тебя изнутри.

Я мог это выдержать, несмотря на детские проблемы с легкими. А вот сигареты стали для меня кошмаром. Если рядом со мной закуривают, я начинаю задыхаться и тут же теряю сознание. (Аллергологи говорили мне, что виной тому не табак, а химическое вещество, которое добавляют в бумагу.)

Сигаретный дым в ресторанах был таким густым, что разглядеть что-то в зале было непросто. Как я ни старался, играть в ресторане я не смог.

Из-за этой неудачи я оказался на перепутье. Я понимал, что мой обмен веществ не приспособлен к работе, которую обожал. Если бы у меня получилось играть в прокуренном помещении, а они все были прокуренными, то, возможно, я не сделал бы карьеру в области науки и технологий.

На Манхэттене не было места бедности и депрессии. Город не прощал негативного настроя; он впитывал негатив в себя, а потом выбрасывал часть его тебе обратно. Хоть это было и немыслимо, но я поехал назад в Нью-Мексико.

Пустыня штата Нью-Мексико древняя и дикая. Изборожденные временем горы, на которых виднеется редкая растительность, подсвеченные розовым светом солнца, – эталон абсолютной строгой красоты. Ну а если ты в плохом расположении духа, то это просто дыра, где нет ничего, кроме песка с камнями. Вернувшись в Нью-Мексико, я видел вокруг себя только грязь и хлам.

Я чувствовал себя раздавленным и потерянным. Я не мог просто вернуться в купол. И с трудом смотрел в глаза Эллери, потому что потерял все деньги от ссуды. Теперь ему придется годами расплачиваться за мою глупость, отдавая свою зарплату. Кроме того, жизнь в куполе становилась слишком экстремальной даже для меня. Но я не мог вернуться обратно в школу; меня выгнали.