– Будет плита, – заверил Арсений. – Только деньги на бочку – и никаких трудодней.

Надо отдать должное Журке: парень он был, как говорят, от скуки на все руки. За любое дело брался, не оглядываясь, и все у него выходило, в общем, гладко. Но тут он сорвался…

Через два дня Петр мимоходом завернул к кормокухне. Работа там шла ходко. Оставалось только поправить трубу. Журка стоял на крыше и принимал от Геньки ведро с глиной.

– Как дела, орлы? – крикнул Петр.

– Порядок, председатель, скоро кончим.

– Молодцы!

– Если мы не молодцы, тогда и свинья не красавица, – добавил Арсений и спрыгнул на землю.

– Ну что ж… показывай.

– Будьте любезны. – Журка ногой распахнул дверь в кормокухню.

Петр, согнувшись, шагнул через порог. В нос ударил запах кислого картофеля и тухлых бочек. Занимая половину кормокухни, стояла добротная плита. Она была гладко вымазана глиной и разрисована квадратами со звездами. Стояк от плиты до потолка тоже был заляпан звездами.

– Это совершенно ни к чему, – заметил Петр.

– Генька постарался. Он у нас десятилетку кончил.

Генька, очевидно, смутился: что-то пробормотал непонятное и плюнул в кадку с водой.

Петр осмотрел посадку котлов, заглянул в топку, потрогал там колосник, проверил дымоход, дверцы, вьюшки и остался доволен.

– Работа первый сорт, – похвастался Журка.

Петр мельком взглянул на потолок и удивился: темный от копоти потолок из тонких, кое-как поскобленных топором бревен прогнулся и горбом повис над плитой. Два бревна, выскочив из паза, уперлись в стену. Петр топнул – бревна закачались, из щелей посыпался мусор.

– Рухнет, а? Людей задавит, а?

Журка отвернулся и равнодушно пожал плечами. Петр выскочил в сенную пристройку, подставил к стене бочку, поднялся наверх… И все понял: громоздкий дымоход, боров, был сложен прямо на потолке и тяжестью своей продавил его.

– Журка?!

Тот, заложив руки в карманы парусиновых штанов, стоял в дверях.

– Ты почему так, а?.. Почему без стеллажа?

– О стеллаже у нас разговора не было.

– А-а-а… Разговора не было? – Петр так сжал челюсти, что они онемели, и вдруг крикнул неприятным, тонким голосом: – Идем со мной!

Арсений опять пожал плечами.

– Куда? Зачем?

– Идем!

Петр схватил Журку за рукав, выволок на улицу и, толкая в спину, повел к реке. Журка шел ровным широким шагом, втягивая голову в плечи при каждом толчке. Но когда их скрыли кусты, остановился и спокойно спросил:

– Бить будешь?

Петр подскочил к нему, но Арсений неожиданно мотнул головой, и кулак Петра скользнул по затылку. Удар был сильный и неловкий; Петру показалось, что не он ударил, а его хватили по руке выше кисти.

Ему было стыдно и гадко. Он отошел в сторону, сел на камень, вынул портсигар. Пальцы тряслись и не могли поймать папироску. Потом он, не глядя, швырнул Журке портсигар и коробку спичек.

Журка лежал на животе, глубокими затяжками хватал дым и выпускал его через ноздри в рукав куртки. Петр курил частыми, мелкими глотками и поглаживал ушибленную руку.

– Больно?.. – посочувствовал Журка.

Петр выругался.

– Не умеешь ты, председатель, драться. Кто же так бьет? Без руки можно остаться. Треснет она, как палка… Надо бить вот чем, – Журка, сжав кулак, показал костяшки согнутых пальцев. – Я одному фрею прошлый год врезал – метров двадцать летел по воздуху.

Петр пошевелил рукой – из глаз покатились золотые кольца.

– Черт… Все хуже и хуже…

Журка выплюнул окурок.

– Интересно, как ты будешь отвечать, когда спросят, что с рукой? Скажешь: дрова рубил, полено отскочило и – по руке. Так? – Журка вздохнул. – Фонарь под глазом или шишка на лбу – во всем всегда виноваты топор с поленом… Нечестные люди…