– Почему, – спросил я ее, – почему ты уже в джинсах? Она засмеялась и сказала, что весь день была в джинсах.

Я начал объяснять, что с утра она была в платье, красном и полосатом, но вдруг понял, что это совсем другой человек. Встал и пошел из комнаты. Кажется, чашка упала и разбилась, но мне уже было все равно, потому что и в самом деле давно требовалось выйти. В туалете долго стоял, упершись рукой в стену, и слушал, как журчит вода в бачке над головой. Я хорошо держусь трезвый, но пьяный – раскисаю, и душа неряшливо вываливается наружу.

Потом в дверь стали стучать. Я отряхнулся, застегнул штаны и вышел. В коридоре было темно, и только ее лицо – щеки и рот – висело напротив.

– Я думала – ты там провалился, – сказала она.

– Никогда, – ответил я убежденно и потянул ее к себе. К тому времени я уже достаточно точно выяснил, что там скрывается у женщин под юбкой или в штанах. Но как-то странно устроила нас природа, что знание это нисколько не расхолаживает, а, напротив, распаляет и настраивает еще больше. Может, и не царское оно дело – запускать лапу в мягкое, влажное место, но – нам никогда и не приблизиться к любому правящему дому, что, в общем, правильно. И она уже как-то умудрилась расстегнуть мне ремень и верхние пуговицы на брюках. Пальцы ее проникли именно туда, куда мне и хотелось, гладили и потягивали… И так нам было хорошо вместе… а потом вдруг ее не стало, и откуда-то из тьмы вылетел здоровенный кулак. Я почувствовал, что сейчас это произойдет, но у меня обе руки уже были внизу, а отклоняться оказалось и некуда…

Проснулся я все-таки дома, в своей постели, на узком своем диване. Голова казалось залитой затвердевшим уже свинцом, что было в порядке вещей; саднили костяшки, что тоже представлялось логичным. Я потрогал челюсть, скулу; повреждения ощущались, но в допустимых пределах. После дворовых стычек, после соревнований появлялись иной раз проблемы много серьезнее… Осторожно постучали в дверь, и тихий голос прошелестел: «Боренька! Тебя к телефону!» Любого другого я послал бы подальше, но бабушку Инну Никитичну обижать было никак нельзя. Я натянул брюки, накинул, не застегивая, рубашку и босиком поплелся по коридору. Присел на потрескавшийся от старости венский стул и поднес трубку к уху. Звонил Граф. Я не помнил, чтобы диктовал ему номер, но, может быть, он сохранил его еще из той жизни. Говорил он бодро и весело, я отделывался междометиями.

– Ну что, боец, – живой?!. Как Татьяна?.. Да ладно тебе, все свои, всем все понятно. Казак не застукал?.. Казак – это муж. Запомни. А Гарри – это Гарри. Такой же парень со стороны, как и прочие. Так что чувства пылкие придержи при себе… Ладно, замнем для ясности… Но удар ты, отец, мало того что не держишь, так еще и не видишь. Он руку из-за уха нес минут, наверное, двадцать. Можно было сходить чайку попить, потом отлить и вернуться… А зачем? У меня принцип – пока мебель не ломают, посуду не бьют, я не вмешиваюсь. А вот когда ты в шкаф въехал, тогда уже пришлось подойти… Да ничего существенного – полежали рядом, очухались. Потом ушли. Он чуть раньше и один. Ты попозже и с девочкой. Но только имей в виду – он этого не забудет… Я знаю, что ты храбрый. Но он – дерьмо… Да, товарищи случаются всякие… Это ты зря. Все люди разные и знакомые тоже… А это уже тема для разговора. Заходи, выпьем… И чаю тоже. Заодно дверцу починишь, ты ведь у нас мастер… Да когда хочешь, только отзвонись предварительно…

Забежав в сортир, я вернулся в комнату и сел на постель. Будь моя воля, я бы в нее и лег, но сегодня в институт должен был появиться в любом виде. И перед Колесовым было бы неудобно, и перед ребятами – теми же Мишкой с Еленой. Да и лабораторные занятия – это не лекция, замучаешься упрашивать, чтобы разрешили доделать.