Я видел, что ему и в самом деле даже не то что неудобно, а мучительно стыдно. С какой стати он, со всеми степенями и званиями, должен еще выполнять обязанность вышибалы. Наверное, он злился не только на власть эту безмозглую, но еще и на нас, несмышленышей. Почему мы сами не позаботились о себе? Хотя Мишка подсуетился, да только у него не слишком-то получилось. А я лично целился на такое маленькое место, что и в голову не брал, будто и мне могут захлопнуть дверцу в норку. Этой-то троице было о чем беспокоиться. И он – Горе наше горькое, даже еще в третьей степени – и обращался только к ним, а я при сем лишь присутствовал. Повторяю – в общем списке был только одиннадцатым. Но, когда мы поднялись – а чего уж там было дальше рассиживать – Горьков вышел из-за стола и попридержал меня:

– Мне очень жаль, Боря.

Я и не подозревал, что ему известно мое существование. Тем более – мое имя.

– Кафедра тоже не может о вас позаботиться. Поймите нас правильно – мы не властны даже на вступительных экзаменах, а уже тем паче когда надо устраивать на работу. Алексей Владимирович мне рассказывал о вас, мы вместе с ним составили ходатайство, но – бесполезно. Извините нас.

О, черт! Да кто же его тянул за язык! Уж лучше бы он промолчал!..

Алексея на кафедре я не нашел. Он почему-то ушел в мастерские, хотя я был уверен, что знал о предстоящем нам разговоре с Горьковым. Сначала я решил, что дождусь его, а пока выточу пару штуцеров под вакуумные шланги. Латунь – материал сыпучий, только что не крошится под резцом, а мне тогда как раз хотелось сделать аккуратные бульбочки под шар. Глазомер у меня не токарный – так я угрохал на первый два часа, зато рассчитал и записал все деления нониуса. И вторая деталька уже блестела, подзывая полюбоваться собой лишний раз. Оставалось лишь просверлить отверстие. Я оттащил заднюю бабку, выбрал сверло, и тут меня словно кто толкнул под руку. Я включил станок, перевернул суппорт и, выставив отрезной резец, отчекрыжил деталь под корень. У самых губок. Вынул пруток, кинул в мусорный угол и вышел из мастерской…

Обидно колотиться в запертую дверь, но – так уж повелось: друзья уходят из дома именно тогда, когда они нужны больше всего. Я настолько привык за минувший год, что Граф всегда оказывается на месте, что даже не удосужился позвонить с улицы. Просто прихватил водки и забежал на пятый этаж. Что он не залег там с Надеждой, я знал точно, потому что звонок работал.

Я давил и давил на кнопку, самому осточертело слышать это надтреснутое клокотанье, но там, внутри, ничего даже не скрипнуло. Повернулся задом и пару раз лягнул филенку, но с тем же результатом. Мало ли какие у него могли быть дела. В «кофейне» Сергея не было, я проверил по пути. Но он мог отправиться на овощную базу, где подрабатывал с некоторых пор, потаскать мешки и «подрубить капусты».

Я спустился на пролет и присел на подоконник. Доска была широкая, слегка подогретая солнечными лучами. Теми, которым удалось пробиться сквозь стекло, не мытое, должно быть, с позапрошлой осени. И водка была тоже теплая. Хорошо, хоть я догадался подцепить в булочной буханку хлеба. Хлебнул прямо из горлышка и пальцем отодрал кусок черной корки, укрывавшей сырой мякиш.

Вообще-то я, разумеется, знал, что существует такое слово «жид». Но в первый раз его швырнули в меня. До этой весны я жил почти как все вокруг и рядом. Рос без отца, как и половина моих друзей, старался сделаться нормальным пацаном, не отсиживался дома и до конца школы таскался с дворовой шпаной, честно исполняя долг, наложенный временем и местом. Это был мой двор, мои друзья. Я ничем не выделялся в этой компании. Так же лупил чужих и сам получал по физиономии. Иногда весьма болезненно. До сих пор над левой бровью белеет короткий шрам – какая-то мразь ткнула носком уже лежащего.