Докторов сидело за столом, может быть, двое-трое, но кандидаты в ученые числились через одного, причем не только технических дисциплин. Присутствовали филологини из Герценовского, доцент какой-то языковой кафедры универа, историк, читавший в Механическом институте курс рационального устройства светлого будущего. Обитался тут и литератор. Пока он редактировал заводскую многотиражку, но уже пробил пару публикаций в центральных газетах и готовил книжечку в детском издательстве. Однако же основная масса, думаю – две трети, то есть человек тридцать, занималась физикой.

Время было такое. Даже тех, кому казались ближе иные проблемы, оно гнало в шею на естественные факультеты. Не семья, не школа, а именно какое-то состояние общественного духа. Когда-то, несколько веков назад, гениального инженера силком тянули к мольберту, а двадцатый век и прирожденного писателя обстругивал под посредственного ученого. И все мы послушно топали один за другим рассчитывать планетарные передачи, устойчивость фермы моста или прочность сварного стержня на излом и скручивание. Далее все проистекало совершенно естественно. Человек тянется к себе подобным, так чего же дивиться тому, что имярек женится на своей сокурснице. Также понятно, что родители невесты именно потому отправили дочку в это заведение, что сами либо закончили его в свое время, либо преподают в нем в настоящем. И младший брат мужа, любовно им опекаемый, тоже как бы невзначай подталкивается к тем же стенам… Вот и складывается семейно-деловое сообщество, подобное тому клану, с которым я весело пировал в тот ноябрьский вечер одна тысяча девятьсот семьдесят первого года.

Они держались заодно, крепко стояли плечом к плечу, несколько, самую малость, растопыривая локти; их знали, уважали и, может быть, чуточку остерегались. Возможно что и завидовали. Но, если вы думаете, что все они были Рабиновичи, то – ошибаетесь.

Сами они считали свою национальность самой что ни на есть советской. Это была именно ленинградская интеллигенция, люди, пробившиеся наверх уже в новую историческую эпоху. Кому это удалось лишь сейчас, а кто-то числил себя уже во втором поколении. Чьи-то родители, может быть, жили еще в Петербурге, на Выборгской стороне или за Невской заставой, а кого-то привезли сюда младенцем. Кто-то зацепился за мужа, кто-то за работу, но все это случилось давно, а к нашему времени город уже перемолол их и вылепил по своему подобию. Их обтесывали Эрмитажем и блокадой, обминали Исаакием и «ленинградским» делом, прокатывали по Невскому и в литейных цехах Кировского завода. И они уже не верили ни в общины, ни в землячества, а свои корни – белорусские, кишиневские, тверские и прочие – обстригали тщательнее, чем ногти на руках.

Смуглый парень с черными выпуклыми глазами говорил так правильно, так кругло, что я принял его за экскурсовода. Но нет, он всего лишь заканчивал аспирантуру на гидротехническом факультете; сын бухарского еврея и ташкентской немки приехал в наш гнилой климат, словно ему не хватало меда там, под азиатским солнцем. Он собирался защищать диссертацию, а также жениться на двоюродной племяннице мужа сестры Людмилы Константиновны. И ему уже держали место по соответствующей специальности в некоем отраслевом институте. Лена шепнула мне на ухо, что он чертовски умен и настойчив.

Они говорили, пили и закусывали. Шумно, обильно и очень долго. Сначала произносили тосты, что заняло почти час. Для каждого торжества, тем более семейного, существует свой ритуал, хотя и неписаный, но сложный и подробный как дипломатический протокол. Это только на случайных сборищах, где поначалу даже не знаешь имени своей соседки слева, очередь на слово движется вокруг стола. Здесь поднимались сообразно возрасту и положению, семейному и социальному.