- В котором я вынуждена буду провести остаток жизни. И чем это лучше монастыря?

- И чего ты хочешь?

Рядом мелькнула искра тьмы и погасла.

Чья? Земляной прятаться не стал бы, а вот дети… кто? Арвис? Глеб прислушался, но в одичавшем саду было тихо. Разве что вот кузнечики стрекотали.

- И чего ты хочешь?

- Чтобы ты перестал размениваться по пустякам. Мы должны вернуться в Петергоф.

- Возвращайся.

- Несчастной вдовой, которую не слишком рады видеть? - Елена фыркнула, а колючий куст шиповника закачался, внутри что-то зашелестело, выдавая крайне неподходящее укрытие. – Если я вернусь одна, мне только и останется, что сидеть дома и принимать соболезнования. Если обо мне вообще вспомнят. Но если вернешься ты… ты многим будешь интересен.

- А ты со мной.

- Естественно.

Кузнечики совсем уж разошлись, где-то в глубине зарокотали жабы. Надо будет вызвать кого, чтобы пруд расчистили, пока он окончательно не превратился в болото тухлой воды.

- Конечно, я помню о трауре, но… мне нужно будет время привести себя в порядок. Как раз, пока ты не представишь меня ко двору. Николай тебе не откажет, если попросишь.

А Елена уверена, что попросит, что не откажет ей. И… Глеб не отказал бы. Еще месяц тому не отказал бы. Что изменилось?

- Слухов не избежать, это я понимаю. Но если меня примут при дворе, то все недоброжелатели заткнуться. А дальше… я молода. Хороша собой. Приданое… ты выделишь мне долю в наследстве. У меня неплохие шансы устроить свою жизнь. И на этот раз к выбору мужа я подойду куда серьезней.

- Нет.

- Что?

- Нет, - повторил Глеб.

…когда она выросла?

Он помнил ее еще испуганной девочкой, которая пряталась в юбках няньки, глядя на Глеба с откровенным ужасом. Или неловким подростком, слишком нервозным, чтобы можно было с ней говорить о чем-то, помимо погоды. Юной девушкой…

…первый бал.

Восторг.

И ощущение, что вот теперь-то она поймет, что Глеб ей не враг. Влюбленность, нагрянувшая неожиданно, словно гроза по весне. Свадьба… ее робость. Наталья, с которой они ходят вдвоем, и монашеское строгое облачение подчеркивает легкость Елены.

- Я не вернусь в Петергоф. Мне там делать нечего. Я не буду дергать Николая по пустякам. И я не позволю выбрать подходящую мне жену. Если я решу жениться, я выберу того, кого сочту нужным. Я не закрою школу. Я не откажусь от этих детей. И от Анны. Так что… нет.

Губы Елены задрожали, а по щеке поползла слеза.

- Переигрываешь, - почему-то теперь ему это показное горе казалось нелепым, словно чужая маска, которую Елена примерила. – И да, думаю, тебе действительно стоит уехать. Я распоряжусь, чтобы приготовили дом. А пока… вполне можешь остановиться в гостинице.

- Нет, - слезу Елена смахнула. – Если ты такой… дурак, я не найду другого слова, то… я обязана остаться рядом. Возможно, скоро ты поймешь, насколько… все не так.

Она развернулась и ушла. Остановилась, правда, ненадолго, верно, полагая, что настигнутый внезапным раскаянием и осознанием Глеб ее догонит, извинится и согласится на все, но… он щелкнул по листу и велел:

- Выходи.

Арвис угрем выскользнул из колючих плетей. Был он гол и растрепан.

- Одежда где?

- Там. Спрятал.

- Как ты?

- Голова. Болит. Иногда. Слов много. Тяжело, - он ткнул пальцем в висок. – Пройдет?

- Пройдет.

Арвис уселся прямо на траву и почесал плечо. Кожа его в темноте казалась серой, а шрамы выделялись розовыми полосками.

- Не беспокоят?

Он покачал головой. И сказал:

- Ветер говорит. Плохо. Будет плохо. Кровь. Здесь. Близко. Я не уметь. Слов много. Я вести. Кровь. И ветер… плакать. Ветер не любить, когда кровь.