Мы продолжаем танцевать, избегая смотреть друг на друга так откровенно и не провоцируя повторение ситуации. Понимаю: сегодня мне больше ничего не достанется, но я не огорчаюсь. Впереди еще вагон времени, и нет смысла пороть горячку. Знаю, что она не устоит и сдастся, просто придется подольше поиграть с ней в кошки-мышки, но это не страшно, а даже интересно. Эта девчонка какая-то особенная, и мне нравится забавляться с ней. 

               В отель мы вваливаемся далеко за полночь. Малышка так растанцевалась, что совсем забыла про предстоящую дорогу, полноценный сон, и я еле увел ее из клуба. 

               – Не хочу спать! Пойдем в бар, – в подтверждение моих слов заявляет она, когда я пытаюсь увести ее к лифту.

               Не успеваю я ответить, как Кира вырывается из рук и, пошатываясь, направляется в сторону ресепшен.

               – Добрый вечер! – громко, с вызовом восклицает она. 

               Девушка за стойкой неуверенно улыбается в ответ.

               – Я хочу выпить!

               Та хлопает ресницами и бормочет на английском «я не понимаю вас».

               – Выпить! – недовольно требует Кира, повышая голос, и я осознаю, что пора вмешаться. 

               С удивлением вижу, как она зачем-то снимает туфли и, направляя их носком в явно ей неприятную особу, назидательно заявляет:

               – Учите русский! 

               Я подхожу к разбушевавшейся девчонке, пытаюсь увести, но она скидывает мои руки.

               – Скажи ей, что я хочу вина!

               – Пойдем. Это не бар.

               – Нет.

               Дебоширка вытаскивает из сумочки смятую купюру в двадцать евро, громко кладет на стойку, снова требуя:

               – Шампанского.

               Сотрудница отеля наконец понимает, чего хочет невменяемая особа, и тараторит на английском: 

               – Это не бар – это ресепшен, – и, жестикулируя, указывает куда идти.

               Кира на удивление больше не спорит и позволяет увести себя в нужную сторону.

               В баре, едва усаживаемся на стойку, она продолжает свое представление на бис с теми же эффектами в виде размахивания обувью и заявлением, что в Польше обязаны знать русский. Только когда бармен ставит перед ней бокал с коктейлем, она успокаивается. 

               Я сажусь рядом, девчонка, обратив внимание, что я не пью, ворчит:

               – И с кем я должна пить?!

               – А как же трезвый водитель?! 

               Она хмурится, видно вспомнив, что утром нам предстоит отправляться в дорогу, и кивает.

               – Да, точно, – потом хихикает: – Я помогла тебе с этими… Как там они называются?! В общем ты меня понял!

               Киваю. Да, малышка поубавила заказанные шоты, но не настолько, чтобы я подошел под ее определение «трезвый водитель».

               Помолчав какое-то время, она вдруг разражается грустной тирадой:

               – Знаешь, а ты был прав: мой мужчина не заболел и не лежит в больнице, а просто послал меня перед дорогой, сказав, что не поедет. У него, видите ли, все полетит в тартарары, если он оставит дела! А мы заранее обо всем договаривались!

               Внимательно смотрю на нее. Зачем она это мне рассказывает?!

               – Я, наверно, не стою того, чтобы что-то делать ради меня. 

               Пьянчужка начинает хлопать ресницами, пытаясь не расплакаться, потом ставит на столешницу бокал, смахивая все-таки убежавшие слезы, задевает его локтем, и он оглушительно «взрывает» тишину.

               Сую купюру официанту за порчу имущества и тяну ее за руку.