– Невидимый град Китеж, – сказал над ухом Скворцова подполковник Чехардин.

– Представьте, я сейчас об этом же думал, только не теми словами.

– Что слова? – сказал Чехардин, своими чрезмерно светлыми глазами глядя на облака. – Что можно ими передать, кроме самой элементарной информации? "Идет дождь, человек умер, самолет летит на высоте десять тысяч метров" такие вещи с грехом пополам словами передаются. А попробуй объясни: что здесь красиво? Почему красиво? Кроме "Ах, как!", ничего не скажешь…

– Я рад, что вам понравилось, – сказал Скворцов, польщенный, словно бы был хозяин всем этим облакам. – А вот когда будем к Лихаревке подлетать, вы не пропустите. Такая там красота, что… словом: "Ах, как!" Воды километров на сорок – пятьдесят, и это все изрезано, с рукавами, островами, протоками… Пойма реки Машуган, знаете?

– А я видел, – сказал Чехардин. – Я уже не первый раз.

– Ну и как там в Лихаревке – ничего? – спросил Джапаридзе.

– Вполне ничего, – ответил Скворцов. – Впрочем, вру. Летом ничего, а зимой трудновато. Мороз градусов тридцать, ветер пятнадцать – восемнадцать метров в секунду. Один раз у нас ветром гальюн снесло, так называемый туалет. Прихожу утром – будки нет, одни кучи. Ветер такой, что сквозь кирпичную стену продувает, честное слово. Приходишь домой после пурги, а в углах – сугробики.

– Плохое качество строительства, – пояснил Манин.

– А что там есть замечательного? – спросил Джапаридзе.

– Свиньи, – засмеялся Теткин.

– Да, – поддержал его Чехардин. – Пожалуй, самое замечательное в Лихаревке – это местная порода свиней. Высокие, поджарые, на длинных ногах… Сразу не поймешь, свинья или борзая. Воинственные, боевые свиньи… Дерутся на помойках, визжат, кусаются… Какой-то свиной цирк.

– А их хозяева не кормят, – сказал Теткин. – Там считается, что свинья сама себе найдет пропитание. Вот они и трудоустраиваются – на помойках.

– А съедобные они? – поинтересовался Джапаридзе.

– Относительно, – ответил Скворцов. – Мясо рыбой воняет. Я-то неприхотлив, для меня любое органическое вещество съедобно, а другие обижаются.

– Братцы, что я вам расскажу по случаю этих свиней, – вмешался Теткин. – Купил я однажды такой свиньи окорок и сильно на нем проиграл. Я тогда ухаживал за одной местной, ничего была женщина, как же ее звали?.. Кажется, Настя.

– Нина, – подсказал Скворцов.

– Не путай, Нина – это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке…

– Частика, – поправил Манин.

– Ну, все равно – частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить взял на рынке целый свиной окорок. Иду к ней нагруженный. Вручаю окорок: "Зажарь, Настенька". От великодушия еле жив. А она даже не поразилась. Понюхала. "Так и есть – рыбой воняет". Представляете? Я до того разочаровался, что взял плодоягодное и ушел. Так ничего у нас и не вышло.

– А отчего они рыбой пахнут? – спросил Манин.

– А черт их знает. Может, они сами рыбу в реке ловят. С них станется. Такие свиньи на все способны.

Джапаридзе слегка порозовел и, стесняясь, спросил:

– А как там в области напитков?

– В этой области как раз неважно, – ответил Скворцов. – В городке, сами понимаете, продажа запрещена, а в самой Лихаревке – одно плодоягодное, вино в высшей степени не вдохновляющее. Кстати, неудачи Теткина в любви надо на восемьдесят процентов отнести за счет плодоягодного. Выпив такого вина, женщина…

– Оставь свои пошлые намеки, – сказал Теткин. – Для тебя нет ничего святого.