Паника накатывает огромной волной, я делаю несколько судорожных глубоких вдохов, чтобы ее унять. Даже следы пребывания незнакомого парня в этой комнате меня вымораживают.

Интересно, как поживают мои прикормленные карманные обезьянки? Они и вправду собираются мне помочь, или же папины деньги уплыли к мошенникам?

Искалеченный и разбитый, как и его хозяйка, смартфон мертвым грузом лежит в кармане. Попытки его реанимировать успехом так и не увенчались. Где-то в недрах моих чемоданов таится ноутбук, но от здешней беспроводной сети я, естественно, не знаю пароля.

Осторожно слезаю с кровати, на полусогнутых затекших ногах подхожу к столу, нажимаю кнопку на системном блоке, и древний комп оживает.

Касаясь мышки только кончиками пальцев, вхожу в стандартный браузер – браузер, которым пользуется живущий здесь придурок, я использовать не собираюсь. Быстро ввожу свои логин и пароль.

Жизнь на моей странице замерла – слишком давно она не пополнялась выдуманными новостями, и зеваки потихоньку расходятся. Сколько ни мечи бисер…

Зато в личке мигает три непрочитанных сообщения от пользователя Кома:

11:30: «Ice blonde, отзовись!»

13:00: «Ice blonde, если честно, нам позарез нужны эти деньги. Давай договоримся: если ты не объявишься до 14:00, мы примем сделку».

14:05: «Детка, мы в твоем распоряжении. Давай наводку».

Никита… Учится или в педагогическом, или на физмате, или где-то еще… я не помню. Зато я помню его пустые глаза в тот момент, когда он рушил мою жизнь. Он не раскается. Он вообще меня не помнит.

Мои руки трясутся.

Ему все равно…

Не нужно ковырять старые раны, они уже подернулись плесенью. Они болят, и болят, и болят, но, если их поглубже спрятать, когда-нибудь боль утихнет.

Сегодня я заплатила только за то, что кто-то согласился дать мне надежду. Мой папочка заплатил.

Под долетающее с кухни шипение воды и раскаленного масла я несколько минут листаю ленту новостей и с чистой совестью сношу свой профиль.

Тесная замызганная кухня.

Передо мной, на покрытом клеенкой столе, на общепитовской тарелке с отколотым краем высится горка блинов, истекающих растаявшим маслом. Бабка суетится рядом, периодически пополняя стопку.

– Кушай, девочка, кушай! Худая ты уж очень!.. – громко приговаривает она.

Блины так аппетитно выглядят, что я не выдерживаю и накидываюсь на них. Пофиг. Никто не узнает.

Я лопаю эти чертовы блины до тех пор, пока не замечаю старинную чугунную сковороду со следами столетнего протухшего нагара, на которой румянится еще один новорожденный блин, и все его съеденные предшественники тут же грозят вылезти наружу даже из ушей. Резкая головная боль ударяет между глаз, и, чтобы удержать блины в себе, я делаю огромный глоток чая.

В раковине шумит вода, шипит раскаленное масло, и в этом шуме мне почти слышатся ругательства, которые кто-то невидимый шепчет в мой адрес. Запахи кухни накрепко въедаются в поры… Они делают меня еще грязнее.

От чудовищного недосыпа я схожу с ума. Если я взорву свой дом и встречу где-нибудь Тайлера Дердена[2], то ни капельки не удивлюсь…

Из прихожей доносится скрип входной двери, грохот моих чемоданов и яростные затейливые матюги. Таких речевых оборотов я никогда в жизни не слышала.

Загорается свет.

– Максимушка вернулся! – радуется полоумная бабка и магическим жестом материализует откуда-то из воздуха еще одну тарелку, ставит ее напротив моей, совершенно пропустив мимо ушей трехэтажный мат внука.

Гребаный дурдом. Судя по словарному запасу, новообретенный брат определенно относится к представителям дворового быдла – такие часто сидят на тренажерах у моей школы и грызут семечки.