– А отец тебе не говорил? После смерти твоей тети Светлана Сергеевна оформила опекунство над внуком. Ему сейчас лет семнадцать, что ли… Так… ничего не забыли? У меня суд через час. Звони! Будь умницей! – Не дав мне возможности прийти в себя, дядя Миша ныряет за руль своей колымаги и отваливает.

Просто прелестно.

Всю сознательную жизнь я была одна. А теперь оказалось, что у меня брат есть…

С грустью оглядываю коричневые блестящие на солнце чемоданы. Донести их до бабкиной квартиры дядя Миша, естественно, не додумался.

Хватаю их по два в каждую руку и, спиной вперед, вступаю в неизвестность сырого старого подъезда.

Мой палец с коротким обгрызенным до крови ногтем ожесточенно давит на черную пуговицу звонка, и за дерматиновой дверью раздается душераздирающий трезвон. В наступившей тишине шаркают шаги, дверь со скрипом отворяется, я втаскиваю чемоданы в тесную, воняющую корвалолом старческую прихожую.

Бабка моя – сухощавая женщина с фиолетовой химией – пускается в причитания:

– Даринушка, ну вот ты и приехала! Какая взрослая! Как на маму-то похожа! Хорошо, что в этого бандита не пошла! Вы с Максимушкой – оба в мамочек ваших… – Она лезет ко мне обниматься, от нее несет плесенью и старостью. Она очень похожа на иссохшую куклу, некогда бывшую моей матерью, но при этом проявляет признаки бурной жизнедеятельности, и мне хочется бросить все и в ужасе сбежать.

Борясь с тошнотой, вяло приобнимаю ее обтянутую цветастым сатином спину, оглядываюсь по сторонам.

Господи… и тут мне предстоит как-то жить?

Бабка проходит в гостиную, где меня окончательно охватывает уныние.

Типичный нищий бабушатник: потертый диван, полированный стол на трех ножках, горка с хрусталем, допотопный телик, прикрытый вязаной салфеткой… а в горке, среди хрусталя, на самом видном месте у бабули находится алтарь: в окружении искусственных цветов и выцветших открыток в рамке торчит старая чернобелая фотка, на которой одинаковыми улыбками сияют две совершенно идентичные светловолосые девочки моего возраста – моя мать и ее сестра-близнец.

Надо будет с этим что-то сделать. Потом.

– Ба, а где моя комната? – беззаботно спрашиваю я, и она указывает на притаившуюся за выступом горки дверь.

– Вон там. Располагайся. Максимушка поделится с тобой местом в шкафу.

Я на автопилоте иду следом за бабкой, но от услышанного мне делается дурно. Я буду делить комнату с каким-то идиотским Максимушкой?! Как она вообще себе это представляет? Да я же огрею его чем-нибудь в приступе паники, если он приблизится ко мне хотя бы на метр. Я воткну ему в глаз заточку или вырублю его шокером, которые теперь всегда при мне.

Убейте меня.

Самые страшные сны сбылись. На меня обрушилась сила чьего-то сглаза. Наверное, Настиного… Иначе что меня сподвигло подписаться на эту поездку?

Я сижу на продавленной древней кровати – в ней наверняка водятся клопы – и пытаюсь пока просто осмыслить все то, что со мной происходит. Отрицание, гнев, торг и депрессия – все это еще впереди. А вот в том, что когда-нибудь наступит стадия принятия происходящего со мной бреда, я очень сильно сомневаюсь.

Вокруг меня оклеенная пожелтевшими обоями десятиметровая комната, заботливо поделенная надвое ширмой. Я начинаю истерически хохотать. Хорошо, что бабуля в данный момент жарит на кухне какие-то тошнотворные блинчики и не слышит моего приступа веселья.

В этой комнате есть окно с обитающим на подоконнике кактусом, диван, стол и тот самый шкаф, которым со мной должен великодушно поделиться Максимушка.

Стены на его половине комнаты завешаны плакатами с изображениями каких-то идиотов, из-за диванного подлокотника торчат грифы гитар. А еще у этого мудака есть пыльный системный блок без одной стенки, залитая чем-то мерзким клавиатура и заляпанный, видавший виды монитор.