Хотелось крошить ему кости.

Это нормально?

Нет, сука! Это не нормально! И такое было только с Федоровой. Сердце раздиралось на части, в лохмотья крошилось. Благо Рустам понимал, что с ним происходит.

И держался от Лешки на расстоянии.

Как мог.

Н-да…

Херня какая-то выходила, братцы.

Его не просто штормило от Лешки. Она была для него недосягаемым гребаным идеалом. С тех пор, как он первый раз ее увидел, ничего не изменилось. Все та же блядская дрожь в теле и невозможность прикоснуться к ней.

О нет! Рустам сграбастывал ее периодически, стискивал. И каждый раз намеревался привести в исполнение свою потребность, унять дикое желание взять физически ту, которая не дает ему покоя уже несколько лет. Но каждый раз заглядывал ей в глаза, видел испуг, отвращение и... не мог.

Не мог, сука, и все тут!

Она была для него как фарфоровая ваза. Хрупкая драгоценность.

Он насмотреться на нее не мог. Надышаться. Его выворачивало от одного ее присутствия рядом. Он снова и снова думал о ней. Она засела в мозгу, как раковая опухоль. И не вырезать ее оттуда, не искоренить.

Еще в школе Рустам понял, что у него на Лешку стоит блок. Он не мог причинить ей боль. Любого другого человека мог сломать. Его с детства натаскивали быть жестоким. Именно натаскивали. Не зря она его назвала бешеной собакой. Иногда он себя таковой и чувствовал. Псом, что верен только одному человеку.

Ей.

Кто бы знал его мысли, на смех бы поднял. Обхохотались бы, сволочи.

А у него иначе не получалось. Никак. Сколько он себя ни ломал, сколько ни пытался развернуться на сто восемьдесят градусов. Херушки. Ничего не выходило.

К ней тянуло.

Лешка постоянно упрекала его в том, что он ее буллил. С хера ли?

То, что неумело пытался за ней ухаживать и проявлять знаки внимания, может быть. А кто скажите, может адекватно реагировать в пубертатный период на девчонку, которая нравится и на которую дрочишь перед сном? Покажите ему таких умельцев.

Он хорошо помнил тот день, когда она вошла к ним в класс.

Он заявился в школу рано. С утра пробежка, даже в спортзал заглянул. Тренер последнее время лютовал, ему не нравилась форма Рустама. Рустам от этого злился пиздец как. Он сильнее любого одиннадцатиклассника, а дяде Асаду все мало. У него костяшки уже сбиты в кровь. Вон, сегодня пластырь долбаный напялил на пальцы, как баба прямо.

И тут в класс вошла училка. А с ней новенькая.

Его волной окатило. Жаром. В солнечное сплетение что-то влетело. Никак кулак дяди Асада.

Через секунду пришла злость. За ней раздражение. Он пялился на новенькую и не понимал...

Первой эмоцией было торможение. Он реально себя тормозом почувствовал! Ни черта ничего не понимал. Смотрел исподлобья на эту Алексию. Имя дебильное для девчонки. И сама она... Хотя нет, сама она была симпотной. Даже красивой. Худенькая, а титьки уже нарисовались.

Но не в титьках было дело. У Олеськи из седьмого «Д» поинтереснее буфера были, и она с охотой их демонстрировала.

Тут другое. Новенькая стояла рядом с училкой, которая ее представляла, и робко улыбалась. А в глазах беззащитность и надежда. Рустам уже потом поймет, что это была уязвимость. Чисто женская, от которой мужские инстинкты бесноваться начинали, а сами мужики дуреть.

Михей из лички деда объяснит. Усмехаясь, скажет, что от таких девок подальше держаться надо. Не от продажных шалав, с ними-то как раз все понятно. Не от лже-скромниц, провожающих взглядом дорогие тачки. А от тех, кто ничего не просит. И смотрит так, что душа в кулак сжимается.

Рустам запомнил его слова. А как не запомнить, если так и было.