Что же делать? Буду как мама – учить музыке обеспеченных ленивых детишек. Лучшие годы жизни пролетят, как пальцы по нотам на третьей части Сонаты для фортепиано номер восемь Людвига ван Бетховена. И пенсии-то у меня не будет…

Врезаюсь в дверной проем подъезда. Столкновение выводит меня из гнетущих размышлений. Нажимаю кнопку лифта и жду. Мы справимся: Никита будет подрабатывать после вуза, а я могу из дома что-то делать. Внутренний голосок уже развивает тему аборта и последствий. Жаль, его нельзя, как на телефоне, просто убавить или вовсе отключить звук.

Закрываю за собой дверь квартиры и скидываю обувь. В коридор выскакивает мама.

– Олечка, давай погуляем вместе. Погода хорошая.

– Я уже погуляла.

Обхожу маму и продолжаю намеченный маршрут. Рука в кармане крепко обхватывает коробочку с тестом на беременность.

– А чего меня не позвала? Помнишь, как в детстве мы с тобой вдвоем гуляли? Чудесное время было.

Я не отвечаю. В то время мамин диагноз не проявлялся так сильно, или я этого не замечала. Мама с небольшой задержкой преследует меня. Видимо, убирает мои кроссовки на полку. Эта пауза позволяет мне спрятать тест в комод.

– Я за папу переживаю. Чужой город, из близких с ним никого. А если с ним что-то случится… – Мама от волнения заламывает руки, глаза бегают по комнате.

Она чуть покачивается, как от головокружения.

– Мама, с папой все хорошо. Он не маленький, и с ним другие музыканты.

Пытаюсь успокоить маму и приобнимаю за плечи.

– Можешь мне поиграть? Меня это успокаивает.

Снимаю кофту и вешаю на спинку кровати.

– Какую мелодию тебе сыграть?

– Моего любимого Баха, прелюдию номер один в до мажор. Почему-то твои пьесы собственного сочинения напоминают мне это произведение в начале.

Вздыхаю и присаживаюсь за инструмент. Поскорей бы папа вернулся. Мама перестанет быть одна и искать общество в моем лице так часто, как это делает сейчас.

Мама с благоговением слушает Баха, закрыв глаза. К счастью, она не смотрит на мои руки, как это бывало раньше. Все-таки учительский дух в ней постепенно гаснет. Уверена, мама может и сама сыграть Иогана Себастьяна и Вольфганга Амадея, но из-за аутофобии – боязни одиночества – ей необходимо, чтобы рядом был кто-то живой и близкий, кому она доверяет. И с каждым годом эта потребность всё сильнее.

Убираю руки с клавиш и закрываю инструмент. Мама не спеша открывает глаза.

– Спасибо.

– Мам, вы с папой долго планировали меня?

Мама удивленно вскидывает брови, но на лице появляется улыбка.

– Милая, ты самая большая радость для нас с папой. Мы были год в браке и тогда в первый раз поехали на море. Там на закате твой отец сказал, что хочет детей. Я вначале испугалась. Ведь мы хотели вместе путешествовать и выступать. Но когда ты родилась, такая маленькая, беззащитная… – Мама на время замолкает, глядя куда-то вверх и влево, а потом продолжает: – Помню, еще в роддоме лежишь ты такая в пеленках, сморщенная, плачешь. Я тебя беру на руки и тоже плачу. Мне тебя даже целовать тогда страшно было, такой ты хрупкой казалась.

Быстро моргаю от подступающих слез, сажусь рядом на кровать и обнимаю маму.

– Я люблю тебя, – говорю и целую ее в щеку.

– И я тебя люблю больше жизни. Ну отдыхай, пойду отцу позвоню. Может, в этот раз он ответит на звонок.

Мама уходит, прикрыв за собой дверь. Ложусь на кровать. От моего приземления большой мишка – мой плюшевый защитник – сползает по стене. Когда он замирает, прижимаюсь к нему спиной. Закрываю глаза. Может, у меня тоже будет как у родителей? Может, если я скажу Никите о беременности, он обрадуется?