Меня потащили на допрос, тут я увидел его и удивился капитану Шарову. Он сидел в убогоньком ментовском кабинете, но каким щёголем! В костюмчике с иголочки, курил дорогие сигареты, на руке – золотой браслет, на пальце – перстень из белого золота. Шаров острым взглядом мента и психолога, наверное, определил, что я ни в чём не виновен, хотя поначалу напустил такого туману, что меня на расстрел могли увести без суда и следствия…

– Вот документы, гражданин Бурков. Пять вагонов с цементом вы получили от Гурьянского цементного завода и не заплатили ни копейки, хотя гарантировали…

– Ничего я не получал! Ничего не гарантировал! – вскричал я. – Не было у меня никакого контракта. Клянусь, не было!

Тут Шаров панибратски сказал:

– Да верю, верю я тебе, Валентин. Но весь фокус в том, что и печати, и устав твоего ТОО «Северный монолит» неподдельные. Шерше ля фам… Бухгалтерша твоя где?

– Не знаю. Она теперь у меня не работает.

– А документы и печати у неё остались?

– У неё. У неё! Найду её, суку, Ксюшку-пулемётчицу! – не стерпел я.

– Пулемётчицу? Это любопытно. Надо найти, гражданин Бурков. Пять вагонов с цементом – это, конечно, не батон колбасы, украденный в магазине. За батон колбасы ты бы пару лет схлопотал. За двести тонн украденного цемента тебя явно не посадят, откупишься, выкрутишься. Но пятно грязное будет…

Тут я рассмеялся и всё перевёл в шутку:

– Прости, начальник, но не виноватая я… А Ксюшку-пулемётчицу тебе доставлю. С ней обо всём и перетрёте.

– Я думаю, что она тоже не виновна. Какой-нибудь её хахаль подсуетился. На чистых бланках расписывался, Валентин? На ордерах приходных-расходных, в книжке чековой? – тут он сменил тему допроса. – Ну ладно, время позднее, конец дня, пятница. Пошли в ресторан. Перекусим. Там всё и обсудим…

Я сразу понял, что платить за ресторан придётся мне. Но этому и обрадовался: иметь в приятелях такого капитана, явного проныру, немножко хама и циника, который цепок, но не корчит из себя гениального сыскаря, – факт очень выгодный. Да и если он идёт со мной в ресторан, значит, мне доверяет, он не глуп, с шантрапой, урками пить не будет, и обо мне, видно, кое-что уже вызнал.

В ресторане мы с Шаровым крепко нагрузились. Шаров напрямую сказал мне:

– Пять тысяч зелёных – я всё улажу… Найду этого гадёныша, кто твою Ксюшку-пулемётчицу отпулемётил.

– Слово?

– Слово офицера! – пьяно ухмыльнулся Шаров.

Потом, ещё подвыпив, я приобнял Шарова и спросил напрямую, глядя в глаза:

– Скажи мне, Виталий, – в этом месте я споткнулся: я хотел спросить его с некоторой осторожной язвительностью: «Сколько?..» – но в последний миг изменил свой вопрос и снял язвительность: – Что тебе нужно для счастья?

Шаров задумался, как-то собрался, даже будто бы протрезвел и ответил серьёзно и уж точно честно:

– Самое главное для меня – чтобы мать не болела. Всё остальное чепуха… Мать у меня прихватило сильно. Не знаю, выкарабкается ли? Лекарство импортное нужно.

Эта искренность Шарова запала мне в сердце.

Мать у Виталия Шарова не выкарабкалась. Шаров вскоре после смерти матери женился и, странное дело, перестал щеголять в красивых костюмах, снял золотые украшения, ходил в основном в милицейской форме, хотя по-прежнему был аккуратен, любил стоящие вина, дорогие сигареты и кофе «американо».

Теперь Виталий был уже целым подполковником, сидел в просторном меблированном кабинете под портретом президента, в новой полицейской форме, да и должность в иерархии полиции занимал весомую для провинциального Гурьянска – один из замов районного начальника.