– Знаю, тебе тяжело, – говорит он. – Но этот пост может стать для тебя удачной возможностью. Шансом смириться с тем, что случилось, и начать жизнь с нового листа.

Я заставляю себя продолжать дышать. «Смириться и начать жизнь с нового листа» – звучит, как «броситься со скалы и умереть».

– Можно мы сменим тему? – спрашиваю я.

– Без проблем. Конечно.

Айра спрашивает о моей работе, по-прежнему ли я ищу новое место. Рассказывает, что нашел квартиру в Манджой-Хилл, и у меня екает сердце. На секунду у меня возникает иллюзия, будто он предложит мне съехаться. Отличная квартира, говорит он. Очень просторная. В кухне помещается стол, спальня выходит на океан. Я ожидаю, что Айра хотя бы пригласит меня в гости, но тот только поднимает свой стакан.

– Раз она такая классная, то, наверное, дорогая, – говорю я. – Откуда у тебя столько денег?

Глотая, Айра поджимает губы:

– Мне подфартило.

Я рассчитываю, что мы продолжим пить – обычно мы пьем и пьем, пока один из нас не наберется храбрости, чтобы спросить: «Так ты едешь ко мне или как?» – но, прежде чем я успеваю заказать второе пиво, Айра протягивает официанту кредитку, давая понять, что вечер окончен. Мне словно влепили пощечину.

Когда мы вместе выходим из бара на холод, он спрашивает, продолжаю ли я ходить к Руби, и я радуюсь, что хоть на один вопрос могу дать честный ответ, который его устроит.

– Рад это слышать, – говорит Айра. – Это для тебя лучше всего.

Я пытаюсь улыбнуться, но мне не нравится, как он говорит «для тебя лучше всего». Это будит слишком много воспоминаний – как он говорил, что его беспокоит, что я романтизирую надругательства и продолжаю общаться со своим растлителем. Айра с самого начала утверждал, что мне нужна помощь. Через шесть месяцев отношений он дал мне список психотерапевтов, которых выбрал сам, умолял меня к кому-то из них обратиться. Я отказалась, и тогда Айра заявил, что если бы я его любила, то последовала бы его совету; я ответила, что если бы он меня любил, то оставил бы эту тему. Спустя год он попытался поставить ультиматум: либо я обращаюсь к психотерапевту, либо мы расстаемся. Меня не переубедило даже это; сдаться пришлось ему. Так что, когда я пошла к Руби, хотя только чтобы обсуждать папу, Айра возликовал. «Главное, что ты это сделала, Ванесса», – сказал он.

– И что обо всем этом думает Руби? – спрашивает он.

– В смысле?

– О посте в Фейсбуке, о том, что он сделал с этой девушкой…

– А. Вообще-то мы это не обсуждаем. – Я обвожу взглядом кирпичную кладку тротуара в свете фонарей, клубящийся над водой туман.

Следующие два квартала Айра молчит. Мы доходим до Конгресс-стрит, где мне нужно повернуть налево, а ему направо; у меня в груди ноет от желания позвать его домой, хотя я вовсе не настолько пьяна, а полчаса с ним уже заставили меня себя возненавидеть. Я просто хочу, чтобы ко мне кто-то прикоснулся.

Айра говорит:

– Ты ей не сказала.

– Сказала.

Он склоняет голову набок, прищуривается:

– Да что ты! Ты сказала своему психотерапевту, что человека, совратившего тебя в детстве, обвиняет в домогательствах другая девушка, и вы это не обсуждаете? Я тебя умоляю.

Я пожимаю плечами:

– Для меня это не так уж важно.

– Ну конечно.

– И он меня не совращал.

Ноздри Айры раздуваются, взгляд становится жестким – знакомая вспышка бессильной досады. Он поворачивается, словно собираясь пойти прочь – лучше уйти, чем сорваться на меня, – но потом возвращается.

– Она вообще о нем знает?

– Я хожу к психотерапевту не для того, чтобы это обсуждать, ясно? Я хожу из-за папы.