– Похоже, это был какой-то мусульманский праздник, – припомнила я. – А здесь к арабам проявляют вообще какие-то чудеса внимательности. Но и мне перепало. А делается все очень просто – берется самый обычный хумус и раскладывается по тарелкам так, чтобы в середине каждой порции была ямка. В глубокой сковороде тем временем кипит оливковое масло, в которое погружают кедровые орешки…

– Ливанские орешки! Здесь они ливанскими называются! – почти сладострастно подсказал мне посол.

– Отлично – значит, ливанские! И вот, когда орешки подрумяниваются, их вместе с кипящим маслом распределяют по тарелкам, заполняя кипящей смесью хумусовые ямки. Вкус…

– Спис-с-с-сфический! – процитировал мой гость и сглотнул слюну.

С кулинарной темы мы уже не свернули.

– А я, признаться, больше всего люблю заливное! – проворковал высокопоставленный дипломат. – Из свиных ножек, не на Ближнем Востоке будь сказано, и рыбное – из семги! И обязательно с шампанским! О господи! Грешен аз есмь!

Он ушел, а я съела сразу две зефирины и продолжила работу на компьютере. На самом деле это очень правильно – однажды остановиться и подвести итог прожитой до сего дня жизни. И тюрьма – едва ли не самое лучшее для этого место. Я старалась написать все совершенно откровенно, ничего не округляя и не сглаживая. Когда я стану благообразной старушенцией, пусть хоть что-то напоминает мне не только о событиях, в которых я участвовала, но и об испытанных мной чувствах. Я надеюсь, что та ветхая бабулька из непредставимого пока будущего вспомнит запах московской хрущевки, в которой выросла, и брызги на порогах бесчисленных российских рек, по которым сплавлялась на старенькой байдарке с обожаемым отцом. И пусть в ее ушах зазвенит вновь отцовская гитара и вновь раздастся его волшебный хрипловатый голос. Пусть она вспомнит, что чувствовала, когда встретила свою первую и единственную любовь, и как потом по глупости лишилась невинности с безразличным ей придурком. Пусть она вновь ощутит ту боль, которая парализовала меня и маму, когда нас бросил отец, внезапно превратившийся из благородного гранда в вульгарного нового русского. Как это было горько! Но еще ужаснее осознание того, что она сама предала любимого человека, поверив грязной клевете! Я надеюсь, что на склоне лет та старуха потеряет все, что угодно: зубы, волосы, но только не здравый рассудок. Ибо я никогда не буду готова к встрече с дядюшкой Альцгеймером! И я буду сильной, пока буду помнить, как боролась за свое место под солнцем! Брошенный институт, полный риска бизнес, рожденная хрен знает от кого дочь и проклятый рэкет! И снова короткая встреча все с тем же любимым человеком! А потом выстрелы, мои выстрелы в несовершеннолетнего террориста, попытавшегося убить нас в ту минуту, когда мы наконец снова встретились на этой земле! И вот, наконец, тюрьма. Мне еще нет и тридцати! Меня можно ненавидеть и даже презирать! Меня можно обзывать и убийцей, и блядью! Но я – боец! И я верю, что, даже дожив до старости, останусь собой! Старое сердце будет биться сильнее, вспоминая то, от чего билось в молодости, и продолжит гнать по-прежнему горячую кровь по моим старым жилам!

Следующий посетитель, а вернее, посетительница, появился на следующий день. Я сразу узнала сестру моего Лени, Ольгу, и страшно заволновалась, увидев ее, красивую молодую блондинку, в убогой камере. Совсем недавно я была преуспевающей бизнесвумен, а она всего-навсего училась на какой-то там ступени малоизвестного университета. И при том, что и я еще отнюдь не старуха, разница в возрасте позволяла бы мне ощущать преимущество в момент нашего возможного знакомства. Сейчас все переменилось: юная прекрасная девушка навещала арестантку. Хуже позиции для знакомства с сестрой любимого человека придумать невозможно. Я была, честно говоря, напряжена.