– Странно как, – сказала Мюриел, – похоже на джунглевую ворону.

– Мне кажется, подвид, – сказал Оливер. – Corvus japonensis…

– …также называемая большеклювой вороной, – отозвалась Мюриел. – Очень, очень странно. Ты думаешь?..

– Ну да, – ответил Оливер. – Он просто возник в один прекрасный день. Я думаю, он приехал на дрейфующем мусоре.

– Заглянуть решил, – сказала Мюриел. Она знала об их отвращении к внезапным визитам и находила это забавным.

Ворона расправила крылья и скакнула вдоль по ветке.

– Откуда ты знаешь, что это «он»? – спросила Рут.

Оливер пожал плечами, будто вопрос был несущественным, но Мюриел кивнула.

– Хорошо подмечено, – сказала она. – «Он» может быть и «она». Бабушка Ворона, или Т’Этс, на языке слиаммонов. Она из магических предков, которые могли менять облик, превращаясь в животное или человека. Она спасла жизнь своей внучки, когда та забеременела и отец приказал племени бросить ее. Отец приказал ворону П’а погасить все костры, но Т’Этс спрятала тлеющий уголек в раковине для своей внучки и спасла девушке жизнь. Девушка родила семерых щенят, которые потом сбросили шкуру, превратились в людей и стали народом слиаммонов, но это уже совсем другая история.

Упершись рукой в кузов, она медленно опустилась на водительское сиденье. Рут помогла ей, поддержав под локоть.

Ворона наблюдала за происходящим со своей ветки. Когда Мюриел надежно устроилась внутри, она вытянула шею и издала единственное хриплое «кар».

– И тебе тоже до свидания, – сказала Мюриел, запуская мотор, и помахала ей рукой. Ворона склонила голову на бок и смотрела, как машина медленно движется по извивам длинной подъездной дороги, становится все меньше и меньше и исчезает, наконец, за поворотом среди высоких деревьев. Оливер пошел в сад сорвать к ужину зелени, но Рут осталась у поленницы постоять еще и понаблюдать за вороной.

– Эй, ворона, – сказала она.

Ворона склонила голову набок. Ке, – ответила она. – Ке, ке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Рут. – Чего тебе надо?

Но в этот раз ворона не ответила. Она просто смотрела прямо на Рут черным блестящим глазом. И ждала. Рут была уверена, что ворона чего-то ждала.

Трудно писать о вещах, которые случились в прошлом давным-давно. Вот Дзико рассказывает мне все эти дико интересные истории из своей жизни – ну, как ее идола, знаменитую анархистку и антиимпериалистку Канно Сугако, повесили за измену Родине, или как мой двоюродный дед Харуки № 1 погиб, атакуя американский военный корабль, выполняя самоубийственное задание, – и все кажется таким реальным, пока она говорит, но потом я сажусь записывать, и истории ускользают, ощущение реальности уходит. Прошлое – странная штука. Нет, правда, оно вообще существует? Ощущение такое, что существует, но где? И если оно существовало, но сейчас не существует, то куда оно делось?

Когда старушка Дзико говорит о прошлом, глаза у нее словно обращаются внутрь, она будто вглядывается во что-то, погребенное в глубине, в мозге костей. Глаза у нее мутно-голубые из-за катаракт, и, когда она вглядывается вот так внутрь себя, она будто уходит в иной мир, замерший в глубине льда. Дзико называет свои катаракты куугэ, это значит «цветы пустоты»[54]. Мне кажется, это красиво.

Прошлое старой Дзико очень далеко, но даже о прошлом, которое случилось не так давно, как, например, моя собственная счастливая жизнь в Саннивэйле, писать довольно трудно. Эта счастливая жизнь кажется реальнее, чем моя реальная жизнь, существующая сейчас, но одновременно это как воспоминание какой-то совершенно другой Нао Ясутани. Может, той Нао из прошлого на самом деле никогда и не было, кроме как в воображении этой Нао из настоящего, сидящей здесь, в кафе французских горничных в Акиба, Городе Электроники. Или, может, все ровно наоборот.