Спустя несколько дней на обеде у дорогого моего паши Османа я встретил Исмаила-эфенди. Он выказывал мне самое дружеское расположение, я отвечал тем же; он упрекал меня в том, что я не пришел в другой раз к нему на завтрак, однако, отправляясь в этот «другой раз» к нему на обед, я почел нужным идти с господином де Бонвалем. Я пришел в назначенный день и после обеда наслаждался прелестным зрелищем: рабы-неаполитанцы обоего пола представляли забавную пантомиму, а затем танцевали калабрийские танцы. Господин де Бонваль завел речь о венецианском народном танце, именуемом «фурлана», Исмаил полюбопытствовал, и я отвечал, что смогу показать его, однако мне нужна танцовщица-итальянка и скрипач, который бы знал мелодию. Взяв скрипку, я наиграл мелодию Исмаилу; но даже если бы танцовщица и была найдена, невозможно было одновременно играть и танцевать. Тогда Исмаил поднялся и отвел в сторону одного из евнухов; тот удалился и, вернувшись через три-четыре минуты, сказал ему что-то на ухо. Исмаил объявил, что танцовщица уже найдена, и я отвечал, что найду и скрипача, если ему угодно будет послать кого-нибудь с запиской в Венецианский дворец.

Все было сделано весьма скоро. Я написал записку, он отослал ее, и через полчаса явился со своею скрипкой слуга балио Доны. Минутой позже отворилась дверь в углу залы – и из нее появилась красавица с лицом, скрытым черной бархатной маской овальной формы, так называемой мореттой. Все общество пришло в восторг, ибо нельзя было представить существа более привлекательного, нежели эта маска, – как стройностью стана, так и изысканностью манер. Богиня встает в позицию, я с нею, и мы танцуем шесть фурлан кряду. Нет у меня на родине танца стремительней: но я задыхаюсь, а красавица, держась прямо и недвижно, не выказывает ни малейшей усталости и явно бросает мне вызов. На поворотах, как нельзя более утомительных, она, казалось, парила над землею. Я был изумлен донельзя: и в самой Венеции не случалось мне видеть, чтобы так хорошо танцевали. Отдохнув немного и несколько стыдясь своей слабости, я снова приблизился к ней и сказал: «Еще шесть – и довольно, если вы не хотите моей смерти». Она, быть может, отвечала бы мне, если б могла – но в подобного рода маске невозможно произнести ни слова; пожатие руки, незаметное для всех, сумело заменить красноречие. Мы станцевали еще шесть фурлан, евнух открыл ту же дверь, и она исчезла.

Исмаил рассыпался в благодарностях, однако это я должен был благодарить его – за единственное истинное удовольствие, что получил в Константинополе. Я спросил, венецианка ли эта дама, но он отвечал лишь лукавой улыбкой. Под вечер все мы удалились.

– Этот славный человек поплатился сегодня за свою роскошь, – сказал мне господин Бонваль, – и, я уверен, уже раскаивается в том, что позволил своей красавице рабыне с вами танцевать. Согласно здешнему предрассудку поступок этот пятнает его славу, и я советую вам остерегаться: вы, наверное, понравились этой девушке, стало быть, она задумает вовлечь вас в какую-нибудь интригу. Будьте осмотрительны – это всегда опасно, принимая во внимание турецкие нравы.

Я обещал не поддаваться никаким интригам, но слова своего не сдержал. Спустя три-четыре дня встретилась мне на улице старуха рабыня и предложила шитый золотом кисет для хранения табака, запросив за него пиастр; взяв по ее настоянию кисет в руки, я почувствовал внутри письмо; она же, я видел, старалась не попасться на глаза шагавшему позади меня янычару. Я заплатил, она удалилась, а я отправился своей дорогой, к Юсуфу, и, не застав его дома, пошел гулять в сад. Письмо было запечатано, адрес не надписан, а значит, рабыня могла ошибиться; любопытство мое еще усилилось. Письмо написано было по-итальянски, довольно правильно. Вот перевод его: «Если вам любопытно увидать ту, что танцевала с вами фурлану, приходите под вечер на прогулку в сад за прудом и сведите знакомство со старой служанкой садовника, спросив у нее лимонаду. Быть может, вам случится увидеть ее без всякой опасности, даже если встретится вам Исмаил; она венецианка. Не говорите, однако, никому ни слова об этом приглашении, это важно».