Эта картинка так быстро и чётко сформировалась у меня в мозгу, что я ни на секунду не усомнилась в своей правоте. Поэтому я посмотрела на Берту и очень спокойно повторила:

— Берта, помоги мне собраться.

4. Глава 4

Поджав губы, служанка вышла из комнаты и через две минуты вернулась с кувшином воды, большой миской, в которой на дне лежал кусочек мыла и ветхим полотенцем через плечо. Я остановила её попытку налить воду в миску.

— Сперва мне нужно оправиться, Берта.

Она кивнула на угол комнаты, где стояла неприметная серая ширма. Там я, вполне ожидаемо, нашла ночной горшок. Вздохнув и внутренне содрогнувшись, я смирилась – выбора всё равно не было. Вышла из-за ширмы и прервала вторую попытку Берты налить воду в не слишком чистую миску.

— Нет, Берта, не нужно так делать, ты польёшь мне из кувшина.

— Кёрст Элен, я не знаю, что это вы тут придумали… — недовольно начала Берта.

— Я не собираюсь рассказывать тебе, что и как я придумала. Если ты отказываешь мне в помощи, можешь вернуться домой, а я вечером зайду поблагодарить кёрст Монкер за помощь.

Лицо Берты пошло красными пятнами, и она молча и аккуратно стала сливать мне холодную воду. Я умылась, вытерла лицо ветхой тряпкой, которую Берта подала мне с насмешливым поклоном. Я не стала цепляться к ней по мелочам. Она распахнула шкаф, оглядела внутренности и с иронией спросила:

— Какой туалет изволите выбрать, кёрст Элен?

Это была неловкая ситуация, я понимала, что одежды у Элен немного, но даже не представляла, что именно ответить, потому подошла и встала рядом.

Шкаф был устроен более чем странно – не было обычной перекладины с вешалками, зато всю внутреннюю поверхность украшали разнообразные крючки, прибитые в два, а местами в три ряда. Гардероб Элен очень скуден.

Тут у меня возникло ещё одно затруднение – траур. Я не представляла, как в этом мире принято выражать скорбь. Решив уточнить позже у Линка, я ткнула рукой в одно из трёх висящих на крючках платьев.

Оно было спокойного серого цвета, из толстой мягкой шерсти, когда-то, видимо, дорогое, а сейчас изрядно заношенное и лоснящееся на локтях.

Процесс одевания вызвал у меня раздражение. Прямо на фланелевую рубашку, в которой я спала, Берта через голову натянула на меня платье, зашнуровала его на спине, достала потёртый кружевной воротник и попыталась накинуть на шею. Мне совсем не нужна была эта ветхая роскошь.

— Нет, Берта, в знак печали и скорби я не буду пока носить кружева.

В её лице что-то смягчилось, очевидно, и она вспомнила о том, что Элен не просто поцарапалась сама, но и потеряла отца и мать. Минуту подумав, та ещё раз заглянула в шкаф, открыв уже другую дверцу, ту самую, с зеркалом.

Там оказались вполне обычные полки, шустро пробежав по ним взглядом, она выдернула с одной из них огромный шерстяной платок тёмного, тускло-серого цвета. Совершенно такой, какие в моём мире любили носить бабульки. Кажется, их вязали из козьей шерсти. Встряхнув, она накинула его мне на плечи и, закрыв шкаф, отодвинулась, давая мне возможность посмотреть в зеркало.

Сейчас, при дневном свете, я видела, что хоть одета, как нищенка, и тоща, как палка, в целом, у меня довольно миловидная внешность. Пожалуй, не помешало бы ещё привести в порядок волосы. Берта уже стояла рядом, держа в руках широкий деревянный гребень. Она усадила меня на стул и, тяжело вздохнув, споро расчесала волосы, свернув их неким подобием улитки и заколов почти обычными шпильками. Только не чёрными, к которым я привыкла дома, а медными. Потом забормотала:

— Куда же я сунула… — роясь в бездонных карманах фартука. Наконец, вынула небольшой моток довольно широкой атласной ленты чёрного цвета и протянула мне на ладони: