Но если бы я знала, что на следующий день Степан Геннадьевич устроит все это шоу с плакатом... я бы согласилась выйти замуж за него, но вот вся беда в том, позволил бы это сделать нам его отец?

Я смахиваю с ресниц слезинки и, бесшумно подойдя к кухне, заглядываю в нее. Максим сидит на стуле за столом и о чем-то оживленно беседует с Ириной Витальевной. А я, пожалуй, последую его совету и не буду вмешиваться в то, что он задумал. Я просто завтра соберу вещи и потихонечку свалю отсюда. Другого выхода у меня нет. Максим не даст мне житья. А если еще и узнает, что Маруся – его дочка… то боюсь, что слова, брошенные семь лет назад его отцом, могут и правда быть исполненными. В наше правосудие я не верю. Все в этом мире покупается и продается, и прав будет тот, у кого набит туже карман. 

Здесь я, к сожалению, Сафронову крупно проигрываю. 

Обнимаю себя руками, осторожно делая шаг назад, когда за спиной раздается добродушный голос Ирины Витальевны:

– Маечка, а ты чего при дверях стоишь? Проходи скорее! Мне тут Максим Степанович рассказывает, как он в Америке жил. Ох уж эта заграница! Проходи-проходи, что так неуверенно? И пока вы не на работе, можно расслабиться. Так ведь, Максим Степанович? – озорно подмигивает Ирина Витальевна и бодро вскакивает со стула, тянется к полке за спиной Максима, чтобы достать мою кружку, и, подцепив ее, случайно задевает пузатую розовую чашку Маруси. 

Я задерживаю дыхание, когда она стремительно летит к полу, но мужчина ловит ее в последний момент. Несколько секунд вертит в руках, рассматривая напечатанную на ней нашу с дочкой фотографию, которая сделана в  пятилетие Маруси. Мы обе разрисованы аквагримом на манер рыбок, смеемся. В тот день нам было очень весело.

– А это мы в нашем батутном центре, – сообщает Ирина Витальевна, заметив заинтересованный взгляд Максима. Наливает мне чай, кладет на тарелку кусок кекса. – Тут Марусеньке пять лет исполнилось. Ах, такой день был хороший! Хотя девчонка, конечно, с характером. Такое учудила…

– Бросьте, Ирина Витальевна, нашего гостя явно не интересуют личные истории! – перебиваю женщину я, раздражаясь ее болтливостью.

– Почему же? Ирина Витальевна – прекрасный рассказчик, – вставляет Максим. – Я не против. Можете продолжить. Люблю истории про детей, – напористо произносит. 

– Ой, ну что вы! – искренне смущается женщина.

– В любом случае, я не хочу обсуждать свою дочь, – делая ударение на последнем слове, строго говорю я. Ирина Витальевна удивленно моргает, но, поймав мой взгляд,  все-таки переводит тему:

– А правда, что в США Макдональдс на каждом шагу?

– Нет конечно…

Я стараюсь вежливо улыбаться, елозя ложкой по нетронутой выпечке и пытаясь придумать причину, чтобы уйти. Максим изредка бросает на меня взгляд, и мне кажется, что он вообще не слушает Ирину Витальевну. Зачем он сидит здесь? Почему не уходит?

Вдруг замираю на стуле. Вытягиваюсь в струнку. Деланно прислушиваюсь. 

– Кажется, там меня Маруся зовет. 

Резко встаю из-за стола.

– Так она не маленькая, сама б уже давно прибежала… – Женщина  вновь осекается под моим строгим взглядом. Смотрит на полное блюдце Максима, потом снова на меня. – Ну нехорошо как-то…

– Гость остается на вас, Ирина Витальевна. Как закончите чаепитие, проводите Максима Степановича. Надеюсь, в следующий раз, прежде чем приезжать в такую даль, он удосужится для начала позвонить, – каждое слово проговариваю четко, сухо, аж в горле остается картонное послевкусие от моего монолога.

Я круто разворачиваюсь и, уже не слушая никого, выхожу из кухни. Останавливаюсь в коридоре. Приваливаюсь спиной к стене. Задерживаю дыхание. Вслушиваюсь в тишину, которой наполняется дом. Даже звуки из кухни не слышны. Немного успокоив шумно колотящееся сердце, иду детской спальне и, приоткрыв дверь, украдкой заглядываю к Марусе. Дочка сладко спит, обнимая любимого медведя. Н-да, я трусливо сбежала из-за стола, сославшись на дочку.