– Роза, не придирайся к словам! Врач меня осмотрел и точка! Всё хорошо со мной! – не выдерживает моей опеки и того, что я не такая уж и наивная, какой он решил меня выставить.

– Завтра пойдём к врачу вместе, – ставлю его перед фактом. – Ты пока переодевайся, а я за льдом пойду. Надо приложить его к скуле и твоему ребру. Иначе к утру худо будет, – заявляю со знанием дела.

Я на фигурном катании столько себе синяков набила, что и не счесть. И прекрасно знаю, какие последствия бывают у этих разноцветных, казалось бы, безобидных пятен.

Не дожидаясь его ответа, выхожу из комнаты и спешу на кухню за льдом. Там встречаюсь с папой, который вышел на ночной перекус. Перекидываюсь с ним парочкой слов. Получаю с него обещание купить мне новые наушники за то, что буду молчать о том, что папа все котлеты съел. И довольная возвращаюсь к своему инвалиду, вместе с мешочками со льдом. Папу сей факт не смущает. Я часто за ними за кухню являюсь.

– Ложитесь, пациент! – командую, указывая другу на его собственную кровать. – Будем вам ставить огромный укол! Укол правды и обезболивающее.

– Хорошо, госпожа врач, – отзывается Виктор, подыгрывая мне. Беспрекословно выполняет мой приказ, устроившись посередине кровати. Опускаюсь рядом с ним, поставив миску с мешочками на прикроватную губу.

За то время, что я была на кухне, он успел душ принять, потому что от него мылом пахнет. Да и волосы мокрые. И переоделся в свои шорты для сна.

– Это к скуле, – даю ему один из мешочков со льдом, выбрав тот, что поменьше. – А это к ребру, – к нему лёд прислоняю я. – Ты больше в этот клуб не ходи.

– Буду.

– Молчать! – рыкаю на него, опасно и пугающе сощурившись. – Я сказала – не ходи, значит, не ходи! Я ещё хочу увидеть тебя дедушкой старым. А с такими замашками рыцаря-спасителя, боюсь, что и до тридцати не доживёшь. Кто меня потом будет спасать от всех? А?

– Не утрируй, цветочек, – говорит Виктор, придерживая лёд у своей скулы. – Я должен был это сделать.

– Знаешь, что я поняла? – спрашиваю его, и он мотает головой. – То, что клуб – это зло и мне там не нравится. Я туда больше никогда не пойду! Никогда!

Замечаю, как его губы начинают дрожать, сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. И чего он лыбится? Я ему говорю, что клуб зло, а он лыбится. Может, ему и по голове прилетело? По мозгам? И там сотрясение? Поэтому с головой не всё в порядке?

Нам что, завтра весь день в больнице проторчать надо, чтобы осмотреть его? М-да… Никогда не думала, что в восемнадцать стану мамой взрослого парня.

Старость и взросление наступили неожиданно! А я ещё столько всего в этом мире не повидала.

– Так! Время вышло! Иначе переморозим, – заявляю и отбираю у него мешочек. Аккуратно складываю их в миску, в которой их же принесла. – Остался финальный штрих, чтобы не болело, – опускаюсь и быстро целую ему ребро, как это делает мне всегда мама. А я как-никак уже мамочка этого дурака-драчуна-разбойника!

Поцелуй лечит. Проверено с детства!

– Голову подними, – командую и чмокаю его в скулу, после того, как он, странно глядя на меня, делает то, о чём я его прошу. – Вот и всё! – заявляю, хлопнув в ладоши. – Теперь ложись отдыхать! Я утром загляну и ещё мазью намажем.

– У меня ещё здесь ранка, – указывает на бровь, заклеенную пластырем.

Вот же кот хитрющий. Вроде как на вид серьёзный и брутальный парень, а поцелуй в бровку просит, чтобы не болело. И как теперь во всю эту мужественность верить после того, как он перед тобой такой жалостливый и милый?

Закатив глаза, наклоняюсь и быстро целую бровь поверх пластыря. После чего встаю с кровати, довольная тем, что пациент дома. Вылечен и будет отдыхать.