А потом всё почему-то закончилось. Лайонел как-то странно взглянул на меня и рывком одёрнул сорочку, прикрыл колени и икры, резко встал и надел поднятую с пола рубаху.

– Думаю, на этом нам стоит остановиться, – произнёс он. Я моргнула. Моргнула трижды – ничего не поменялось. Точнее, стало ещё хуже. Мой супруг повернулся ко мне спиной.

– Я сделала что-то не так?

– Напротив, Вы сделали всё как нужно.

– Но… Вы ушли, а я…

– Сегодня я слишком много выпил. И за ужином, и после. Вино ударило мне в голову. И Ваша красота... Она пьянит крепче любого алкоголя.

Прихватив разорванную на груди ткань, я села и поправила взлохмаченные волосы. Когда Лайонел был рядом, истина всегда доходила до меня через время, однако сейчас небеса надо мною сжалились. Дотронувшись до плеча, я вспомнила про ужасный рубец, оставленный стрелой. Вспомнила и содрогнулась от ужаса.

– Это из-за шрама, да? Он такой уродливый, что…

– Из-за шрама. Но не в том смысле, в котором думаете Вы. Просто он отрезвил меня. Я вспомнил, что Вам из-за меня и так немало пришлось пережить. Если я добавлю ещё и это, то буду чувствовать себя последним мерзавцем.

– Но мы женаты. Женаты перед Богом и перед людьми. Почему тогда Вы будете чувствовать себя мерзавцем? – Слёзы из моих глаз текли рекой – я хлюпала носом и уже не пыталась остановить их. – Это из-за Марии Дегур? Опять она?! Снова она! Умерла, но всё равно над Вами господствует? Вы по-прежнему пытаетесь быть ей верным?

Он повернулся и накрыл мои плечи одеялом, а затем сел рядом, но уже не на кровать, а на стул. Это так обидело меня, что я демонстративно сбросила одеяло, и порванная рубашка нечаянно оголила плечо. То самое, на котором пестрел шрам. Широкий и красный.

– Дело не в леди Дегур. – Лайонел покачал головой, и я поняла, что он не хочет произносить её имя. – Я не позволяю себе тосковать по ней. Предателей прощать нельзя, потому что, предав единожды, они предадут снова. Нужно сразу вырывать из сердца любое упоминание о них, даже если это больно. Даже если невыносимо. В тот день, когда в Вас попала стрела и когда я понял, что Вы сказали мне правду, я чуть не умер. Если бы меня предала какая-нибудь Ваша фрейлина, меня бы это почти не задело. Но она… Удар в спину от любимых людей даётся тяжелее всего. Больнее всего. Поэтому я дал себе слово не встречаться с ней, не думать о ней и не прощать. И я это слово стараюсь держать изо всех сил.

– Но поговорить о ней Вы всё же пожелали.

Он снова покачал головой и, встав, упёрся руками в подоконник. Ветер на улице усилился, и по моим ногам и плечам пробежал озноб.

– Вы хорошая девушка, Анхелика, и мне очень жаль, что я не могу полюбить Вас. Вы, как никто, заслуживаете мужа, который бы носил Вас на руках.

Услышав это, я опять расплакалась и принялась вытирать слёзы краем одеяла.

– Бывает любовь приходит с годами. Нужно время, и, если Вы разрешите мне быть рядом. Если позволите новой жизни зародиться в моём чреве. – Внезапно я вспомнила слова, сказанные королевой-матерью в тот день, когда я передала ей разговор Джона и Марии. Может быть, она отдалась тому лучнику как раз из этих соображений?.. – Ребёнок бы мог нас объединить. Весь двор ждёт от нас доброй вести. Мы должны продлить династию, и я была бы так счастлива родить от Вас…

– О какой династии Вы говорите? – спросил он, и в его голосе опять зазвучала ярость. – Решили родить ребёнка от бастарда Перкинса Уокера?

– Но ведь мы не знаем этого наверняка.

– Если Льюис всё-таки соберёт армию и дойдёт до столицы, а если ещё и предъявит какие-нибудь письма, написанные этому лучнику рукой моей матери, начнётся новый бунт. А прежняя армия может меня уже и не поддержать, потому что, как Вы правильно заметили, людям нужен мир. Прежде всего мир и надёжный король. Меня повесят, как бунтовщика, самозванца и узурпатора. Нашего сына запеленают до смерти, чтобы начисто искоренить эту ветвь. Вы этого хотите? Чтобы нашего ребёнка постигла участь моих братьев? – Я замотала головой. – Поэтому