– Ведьма, – выдохнул он.

А я, как завороженная, смотрела на маленький красный ожог, появившийся на его лице, в том месте, которого я коснулась.

– А ну пошла вон отсюда! – приказал Навроцкий с такой ненавистью, что я опрометью вылетела за дверь и, что было сил, припустила в комнаты Полины Павловны.

***

– Ну, наконец-то!

Полинька сидела у зеркала и сама вытаскивала из прически шпильки, когда я, дыша, как загнанная лошадь, влетела в ее спальню. – Где ты ходишь, Маша?

Я неопределенно махнула рукой и принялась ей помогать. Полиньке мой ответ был без надобности, ей не терпелось обсудить более интересные вещи.

– Ты видела его? – сверкая очами, спросила моя барышня. – Что скажешь? Не правда ли, Владимир хорош, как античный бог?

Я посмотрела на отраженные зеркалом Полинины глаза и поняла, что придется врать. Про тьму и мертвый взгляд ей лучше пока не рассказывать, раз она их не заметила, значит, не поверит.

– Владимир Александрович очень красивый мужчина, – осторожно сказала я. – Но я совсем не знаю его характера, а по одной внешности судить не правильно.

– О, характер у него тоже чудесный, – кивнула Полина. – Знаешь, Маша, я хочу стать его женой.

– Уже? – неприятно изумилась я. – После двух дней знакомства?

Полина пожала плечами и томно вздохнула.

– Я влюблена и абсолютно уверена – он и есть мой принц.

Похоже, Навроцкий на Полю плохо влияет. Из-за него она ведет себя, как восторженная дурочка. Конечно, моя барышня никогда серьезной и чопорной не была, скорее чуть легкомысленной и романтичной, но не настолько же! По крайней мере, при общении с другими кавалерами ей всегда хватало рассудительности, чтобы понимать: восторг – дело времени, а брак – на всю жизнь. Этот же… черт вскружил ей голову и напрочь отбил всякий разум. Хотя, может и это пройдет? Вряд ли Навроцкий пробудет в Светлом больше недели. А там – с глаз долой, из сердца вон.

Я вдруг поняла, что страх перед гостем как-то притупился. Возможно из-за того, что он, как оказалось, почему-то не может ко мне прикоснуться, а возможно из-за внезапно вспыхнувшей на него злости.

Такие столичные молодчики, как он, женятся на столичных же красавицах, за барышнями вроде моей Полины только волочатся, а потом оставляют с разбитым сердцем, или, еще хуже, с испорченной репутацией.

Был в нашем Рясске такой случай: приехал подобный хлыщ из стольного города, и давай девицам визиты наносить, глазки строить и сладкие речи говорить. Одной барышне жениться пообещал, а потом укатил восвояси, только его и видели. Обманутую красавицу родители потом на Кавказ отвезли нервы лечить, а господа и слуги эту грустную историю еще месяц обсуждали.

Полина все щебетала и щебетала, расписывая в красках, как замечательно они втроем сегодня прогулялись по парку, как много интересного рассказал ей с батюшкой Владимир Александрович о своих путешествиях («Представляешь, он побывал в Китае! В Китае! Это ведь так далеко!»), как понравилось ему Светлое и так далее, так далее.

Я смотрела на раскрасневшееся от восторга Полино личико и искренне ее жалела. Бедная моя барышня, бессонная ночь, полная «муки сладкой» ей обеспечена. И из-за кого? Люди не лгут, глаза действительно зеркало души, и душа у Навроцкого ужасна. Что же мне делать? Как мне ей помочь?

Полину Кротову я любила всем сердцем. Мы, крепостные, привыкли называть господ своими благодетелями. В отношении Поли это были не просто слова.

В усадьбе Кротовых я жила не всегда – первые тринадцать лет своей жизни провела в селе. Мой отец – печник Василий Остапов был когда-то очень уважаемым человеком, причем не только в Светлом, но и за его пределами. Мать рассказывала, что так хорошо сложить печь, как это делал отец, во всем уезде никто не мог. К барину несколько раз приезжали из Рясска, чтобы нанять крепостного мастера для работы в городе. Те счастливые годы жизни нашей семьи я помню очень смутно. Вернее, помню только сладких петушков да мягкие булки, которые отец привозил из города для меня и младших братьев.