И вдруг эти стекляшки подозрительно сощурились. У меня мелко задрожали руки – я поняла: он увидел мой ужас, он знает, что я его разгадала. Захотелось бросить поднос и, заорав от страха, убежать из гостиной вон.

От ступора и позорного бегства меня избавила Полинька:

– Маша, чай же стынет!

Я словно очнулась, на негнущихся ногах подошла к столику. Пока дрожащими руками разливала в чашки чай, чувствовала, как спину мою буравит холодный взгляд страшного гостя.

Неужели ни Павел Петрович, ни Полина не видят, насколько он ужасен? Почему они улыбаются ему, вместо того, чтобы гнать из дома?

Едва чашки были наполнены, я поклонилась и быстрым шагом, покинула столовую. А выйдя за порог, сорвалась на бег, не обращая внимания на удивленных служанок.

Бежала, не останавливаясь, до самой людской. Почему-то мне казалось, что там, среди челяди, будет безопасно.

Когда прибежала, шмыгнула к окну, упала на лавку и закрыла глаза. Руки все еще дрожали, а сердце продолжало сжиматься от ужаса. Теперь всех нас ждут неприятности. Когда в доме черт, в этом нет никаких сомнений.

Господь всемогущий, а ведь моя барышня танцевала с ним на балу, подавала ему свою нежную руку!.. Но, быть может, этот Навроцкий надолго в Светлом не задержится? Погостит пару дней и уедет?

А как отнесется ко мне? Он же все понял, я видела. Впрочем, возможно, никак и не отнесется. Кто я, в сущности, такая? Крепостная, служанка, чернь. Главное, чтобы Полиньку не обидел. Уж за этим-то я прослежу, если потребуется, зубами ему горло перегрызу.

Хотя, Отец наш небесный, страшно-то как…

***

Весь день я слушала дифирамбы молодому барину. Пели их все – от конюха, обихаживающего лошадей, привезших экипаж гостя, до прачек – все-таки они его разглядели, хоть уже и после чаю. Ах, какой барин красивый! Ах, какой учтивый! И добрый, наверное, такой мужчина не может не быть добрым! И это при том, что никого из дворни Навроцкий даже взглядом не окинул. Но влюбились в него почему-то все.

О том, что заметила в глазах гостя, я никому не сказала, а ближе к вечеру начала сомневаться, действительно ли мой страх обоснован.

Право, может, никакой он вовсе не дьявол? Может, солнечный свет упал на него не с той стороны, и мне все это просто показалось? А я-то уж напридумывала себе разных глупостей!

Так это на самом деле или не так в тот день мне проверить не удалось. Павел Петрович и Полинька до темноты показывали Навроцкому усадьбу и ее окрестности, а ужин им в столовую подавала не я.

Позже, когда я уже шла к Полине, чтобы помочь ей переодеться ко сну, меня перехватил лакей Федор и вручил коробку со свечами.

– Отнеси Владимиру Александровичу, – сказал он. – Они читать изволят, свечек приказали принести.

– А сам почему не отнесешь? – удивилась я.

– Так они просили, чтоб ты принесла. Сказали, мол, очень расторопная девушка, чай днем дюже хорошо подала.

Моя спина вмиг покрылась холодным потом.

– Федя, миленький, отнеси сам, – взмолилась я. – Мне барышню переодевать надо, она ведь ждет. А барину скажи, что меня не нашел.

– Отнеси, Маш, – Федор тоже смотрел на меня с мольбой. – Ну что тебе стоит? Свечки ведь в свечники надоть поставить, а я обязательно что-нибудь переверну. Стыдно будет, да и Павел Петрович осерчают, что перед молодым барином опозорился. Я бы Степку попросил, но засмеет ведь, медведем дразнить станет.

Это точно, Федьке что в руки ни дай, обязательно уронит, сломает, порвет. Не со зла, конечно, просто он такой не везучий. Зато добрый, поэтому в господском доме его еще терпят.

– Ладно, давай.