Два десятка совсем молодых девушек завели короле – сложный хоровод с песнями, и вокруг немедленно собрались поглазеть молодые парни. Мужчины постарше окружили танцовщицу в платье из тонкой ткани, развевавшейся при каждом движении. Она и пела, и кружилась, страстно изгибая тело, но не забывая подбирать летящие в её сторону монетки.

Но большинство взглядов было приковано к тому, что происходило в воздухе.

Между двух столбов был натянут канат, на котором танцор выделывал разнообразные, порой непристойные коленца. Сорвись он – не миновать расколотой о мостовую головы. Людей внизу завораживал не только танец, а то, что происходит это на самом краю бездны. Рисковать жизнью – безошибочный способ привлечь внимание.

Кто-то подбросил монетку вверх, и танцор, ловко подпрыгнув, поймал её и затянул непристойную песенку, виляя задом.

 - Да провались ты в ад! – раздалось рядом со мной. – Поганый гистрион!

- А тебе что не так? – зарычал громила, собиравший монеты с земли, видно, помощник и охранник гистриона одним разом.

- Не смей использовать благородный поэтический слог для таких песен!

- А ну, сюда иди…

Громила размахнулся, но парень быстро проскочил под локтем и оказался у него за спиной, а удар пришёлся по спине намеревавшегося уйти горожанина. Тот оказался не робкого десятка и отвесил ответный удар. Завязалась драка, с обеих сторон ввязались новые участники. Оказавшись в самой середине, я проложила себе путь, посылая подножки на ровном месте всем участникам и тем внесла ещё большую неразбериху.

Зачинщик стоял у стены, проверяя содержимое своего заплечного мешка:

- Не могу спокойно слушать, когда опошляют благородное искусство поэзии!

Теперь я толком разглядела негодовавшего: молодой и привлекательный, хоть и невысокий. Тёмные кудри и золотисто-смуглая кожа выдавала в нём южанина, а произношение напоминало флорентийское. Одет он был бедно, но с претензией на изысканность, что создавали затейливые вышивки, хоть и дешёвыми серыми нитками по выцветшей зелёной ткани. Подойдя ближе, я рассмотрела поклажу: из мешка выглядывала резная деревянная голова льва, державшего в пасти струны – изящно сделанный гитерн[2].

- По природе я не трус, и мог бы подраться, раз уж речь о таких высоких материях, - объяснил парень. – Но, чего доброго, инструмент поломают…

Громила по-прежнему вздымал над толпой кулаки со сбитыми костяшками. Музыкант повесил на плечо мешок:

- Пойду, пожалуй, пока этот здоровяк обо мне не вспомнил. Где здесь можно переночевать задарма, и чтоб не ограбили?

- Есть старая руина, покажу, если сыграешь для меня.

- Да хоть всю ночь! Завтра мне нужно быть в замке герцога Савойского. Хочу пристроиться ко двору, говорят, платит он щедро, если музыка нравится герцогине. А это ночь – твоя.

Узкие улочки вывели нас к подножию холма, где за виноградниками начиналась роща. Вечернее солнце окрасило пробуждающиеся лозы в красноватый оттенок, казалось, на них уже зреют грозди ягод. За террасами начинался пролесок, в котором почти не угадывались очертания когда-то роскошной римской виллы, теперь превратившейся в груду камней.

- Ты совсем не боишься идти со мной туда? – спросил музыкант.

- Нет. А ты?

- Что – я?

- Не боишься меня?

Он рассмеялся, показав красивые белые зубы – все на месте, знак молодости и здоровья:

- Ты странная! Меня зовут Дацио. А тебя?

- Что, десятый по счету в семье? – перевела я разговор в другое русло. Ни одно имя сейчас не отражало моей сущности.

Он кивнул.

- А я давно не слышала гитерна… Не разочаруй меня.

- Не сомневайся, я прекрасно играю. Откуда ты сама?