При виде иглы он бледнеет и почти сливается с постелью. Боится, что ли? Да не может быть!

— Не подходи, — рычит Красовский. — Брось каку!

— Да что с тобой такое? — улыбаюсь от того, что он ведет себя, как маленький.

— Какие уколы? — совершенно искренне возмущается. — Что за варварство?

— Что такого-то? — натягиваю перчатки и достаю спиртовые салфетки. — Поворачивайся.

— Я не буду снимать трусы — Антон качает головой, неуклюже встает на ноги и отходит в противоположный угол палаты.

— Ты что, боишься уколов? — спрашиваю прямо, ибо других вариантов у меня просто нет.

— Вот еще. Ничего я не боюсь, — язвительно огрызается. — Просто не хочу перед тобой задом светить.

— Какой стесняшка, — закатываю глаза, искренне забавляясь ситуацией. — Напомнить, как ты светил передом?

— Может, я хотел произвести впечатление?

— У тебя получилось. Я до сих пор под впечатлением. Поэтому кусок твоей ягодицы его никак не испортит.

— Ладно, — вздыхает Антон. — Все равно не отстанешь.

Возвращается к кровати и сдается мне на милость. Даже удивительно. Что это было за представление?

Осторожно сдвигаю резинку его штанов вместе с боксерами вниз. Дезинфицирую и мысленно рисую сетку, выбирая, куда уколоть. Боюсь жутко. Руки трясутся, да я сама вся трясусь, как будто раньше этого не делала. Как же глупо-то.

— Эй, Лапина, ты любуешься, что ли? — Насмешливый голос только нервирует еще больше.

— Было бы на что, — отзываюсь тем же тоном, набираю в легкие побольше воздуха и резко втыкаю иглу.

— Твою мать! — рявкает Антон и дергается, а я со страху выпускаю из рук шприц. Он так и остается торчать в упругой ягодице мажора.

6. Глава 6 Антон

Еще в детстве, года в три, у меня была двухсторонняя пневмония. Родители думали, не выживу, но я оказался гораздо выносливее. Столько уколов, что любой человек в белом халате до сих пор вызывает у меня нервную дрожь. А инъекций вообще боюсь. Панически. До трясучки. Но облажаться перед Лапиной боюсь не меньше. Она ж не простит. Прокатится катком по самолюбию.

Стою у кровати, дышу часто и глубоко. Терпеливо жду, когда уже все случится, но эта дура специально медлит.

— Эй, Лапина, ты любуешься, что ли? — пытаюсь скрыть страх за усмешкой.

— Было бы на что, — отзывается тем же тоном

Игла вонзается в тело, а меня едва не подбрасывает от панического ужаса. Все как всегда, надо только дышать ровно, но не получается.

— Твою мать! — рявкаю и по инерции подаюсь вперед, едва не падая на кровать.

— Ой, — слышу за спиной и нервно сглатываю. Что-то мне это не очень нравится. От слова совсем.

— Что, блядь, за «ой»? — оборачиваюсь и перехватываю испуганный взгляд Яны. Так, вот теперь еще страшнее становится.

— Не двигайся, — успокаивает она меня и медленно приближается. — Дай я доделаю.

— В смысле «доделаю»? — подозрительно прищуриваюсь, еще не до конца осознавая масштабы трагедии.

— Ты дернулся, и шприц вырвался у меня из рук.

— Только не говори, что он все еще во мне.

Лапина поджимает губы, сдерживая смех, и кивает. Да пиздец. Жаркая волна прокатывает по телу, а следом за ней выступают липкие мурашки. Надо же было так влететь. И не вырваться отсюда.

— Косорукая, — цежу сквозь зубы и внутренне дрожу. — Вытаскивай.

— Не шевелись.

Замираю и едва заставляю себя дышать. Яна давит на поршень, вливая в меня какую-то дикую смесь. Больно пиздец как, но больше страшно. Вот вроде башкой все понимаю, а победить детские страхи так и не получается. Инъекции — величайшее зло, которое может со мной произойти.

— Что ты такой впечатлительный? — приговаривает Лапина, а я неожиданно ловлю себя на мысли, что меня отпускает. От ее голоса становится спокойнее.