– Аня где? – обернулся я к ней. Вид, наверное, у меня был страшный, но девушка, видимо, не из робкого десятка. Не попятилась. Смотрела лишь на меня, слегка приподняв брови.

– Уехала.

– Куда уехала?

– Домой. Подожди, у меня для тебя есть кое-что.

Она вышла и вернулась через минуту. Протянула белый листок, сложенный пополам.

Я стоял не шевелясь. Наверное, боялся. Что вот сейчас возьму это и окончательно пойму: Ани здесь нет и не будет.

Девушка сама вложила лист в мою ладонь.

– Я выйду. На лоджию. Там цветы. Аня просила забрать. А ты… ну, ты сам знаешь, что делать.

Она отводила взгляд. И мне становилось всё хуже. Я сжал листок в руке. Скомкал его. Порвал бы, если б мог.

В ушах ревело пламя. В глазах двоилось от яростной беспомощности. Будто кто взял и насыпал песка. И больно, и ослепило…

Я слышал лёгкие шаги. Слышал, как открылась дверь на лоджию. Потом стало тихо. Очень тихо.

И тогда я снова сел на диван и бережно расправил белый листок на колене. Пальцы у меня подрагивали.

Я закрыл глаза. Пытался отдышаться. Там – Анин почерк. Красивый, аккуратный, учительский. Родной. Её пальчики старательно выводили буквы. Для меня.

И я знал, что она прощалась. И никак не мог понять, почему. О том, что я подумал в первые минуты, когда узнал, что она ушла, я старался не вспоминать.

Бред. Не верю. Не хочу и не буду верить.

Я снова погладил смятый листок, будто он мог дать мне силы. А потом открыл глаза и начал читать.

«Я пишу тебе: здравствуй.

Я дышу в темноте и понимаю, что нужно попрощаться.

Не спрашивай меня ни о чём, ладно? Я всё равно не смогу ни рассказать, ни объяснить. Я уезжаю, потому что так надо, так правильно. Так лучше для тебя. Тебе одному будет легче со всем справиться. И мне тоже.

Я благодарю тебя за всё, что было, за всё, что ты для меня сделал. Ты помог мне стать сильнее. Ты дал мне то, чего так не хватало: я стала увереннее. И уже точно знаю: я смогу всё преодолеть.

Помнишь, однажды я сказала, что нужно не переоценивать себя и не недооценивать моего мужа? Будь осторожен, пожалуйста. И прости, что не поговорила с тобой глаза в глаза.

Иногда общение через лист бумаги – самый верный и единственный способ сказать то, чего не произнесёшь вслух.

Очень прошу: береги себя, ладно? И Ромку береги, и бабушку.

Ещё раз прости.

Твоя Аня».

Я рванул ворот рубашки. Пуговица отлетела куда-то в сторону.

Я ничего не понимал и запутался ещё больше. И снова ненужные мысли полезли в голову, как настырные тараканы.

Нет, я не буду об этом думать. Аня такая и есть – вечные простите-извините. Поэтому все её иносказания ничего не стоят.

Я встал и вышел на лоджию. Рыжая сидела на стуле и болтала ногой. Смотрела в окно куда-то вниз, подперев голову кулачком.

С трудом вспомнил её имя.

– Маша, – позвал, и она живо обернулась. – Может, ты скажешь, что случилось?

– Нет, – помотала она головой, – есть вещи, которые может рассказать только Аня. Или не рассказать.

– Что-то случилось, а я… не смог быть рядом. Что-то произошло, а я не в курсе. Упустил. И теперь не понимаю, ни черта не понимаю! – ударил кулаком в бетонную стену, ощущая бессилие и беспомощность.

В груди росла дыра – чёрная, страшная, пустая, бездонная.

– Я не могу, Илья, правда, – смотрела на меня Маша с жалостью. Кажется, у неё даже слёзы закипели где-то там, блестели, но не вырвались наружу.

– Хорошо, – кивнул я, – я понял. Тогда я сам. Но если она думает, что, уехав, отключив телефон, сможет спрятаться – у неё не получится.

– А ты молодец, – скользнула по губам Маши лёгкая улыбка. – Молоток, Рейнер. Не зря она тебя выбрала. Я вообще очень надеюсь, что всё не зря.