– Но это же не имя, а прозвище, – схватил он меня огромными ручищами. Наверное, чтобы я больше не брыкалась.

– Я привыкла. Это домашнее. Милое. Не понятно, что ли?

– Понятно, папильонка Шуша.

– Опять эта дурацкая папильонка! – пнула я его по голени. Но ему хоть бы хны – из железа сделан.

– Папильон в переводе с французского – бабочка, – почти примирительно сказал он, и его спокойный голос действовал на меня точно так же – сопротивляться не хотелось. – Это красиво, Сусанна.

– Это я? Бабочка? – прикидывала я на себя радужные крылья и кокетливые усики.

О-о-о! Я тогда не знала его коварных мыслей! Откуда ж мне было знать, что за всем этим кроется? Но в тот момент…

– Маленькая испуганная бабочка, – сказал он низким, чуть хрипловатым голосом, и невольная дрожь прошла по всему моему телу. – Не бойся. Это всего лишь я, Ваня.

– Я и не боюсь, – грелась в тепле, что шло от его большого тела.

– Не хотел тебя напугать. Зашёл посмотреть, как ты. Пойдём, я тебе тапочки купил. Красивые. Кажется.

Ну-ну. Я приободрилась. Молодец. Хорошо поддаётся дрессировке. Не зря ж говорят, что обезьяны умные. Этот тоже вроде ничего. Хоть про ум его у меня имелись большие сомнения.

– А ты что, французский в школе учил? – шла я за ним, припрыгивая, пытаясь не сильно наступать на раненую в неравной борьбе с расколотой вазой ногу. Ладно. Буду справедлива: раненую по моей собственной дурости ногу. Ваза как бы не виновата.

– Нет.

Сама лаконичность. Бесит! Каждое слово клещами из него тащить нужно!

А я ведь любопытная. Мне всё знать хочется. К тому же, так не вовремя, проснулась моя болтливая любознательность.

– Вот, – завёл он меня в большую комнату, где живописно лежали пакеты. Дед Мороз мой апрельский.

Впрочем, я вредничать не стала. Это ж подарки! Так много – и всё мне! Вот, умеет же, когда захочет!

– Спасибо! – прижала я руки к груди. Поблагодарила искренне, но продолжала топтаться на месте, не решаясь подойти к сокровищам, которые как бы мои, но как бы не принято вроде принимать презенты от незнакомых мужчин. Мама талдычила, что, мол, тогда ты вроде как должна. А это нехорошо. Мужчины твою благосклонность могут воспринять неправильно.

– Чего ждёшь? Налетай, – сделал Орангутан широкий жест рукой. – Или нужно как-то по-особенному тебя поуговаривать? – не удержался он от шпильки.

Мы вздохнули одновременно. И так это вышло неожиданно. Я замерла. Ваня замер. Секунда, другая. Затем он отвернулся и зашелестел пакетами.

– Вот, примерь, – протянул он мне тапочки. Смешные такие, забавные, пушистые, как кресло в той комнате, где я обосновалась. Бело-розовые, они напоминали зефир. Я голодно сглотнула. Полцарства за кусочек зефира!

Тапочки оказались великоваты, но я была счастлива. Они мои, они мне нравятся. И ногам приятно, что немаловажно.

– Красивые, мне очень-очень нравятся! – горячо заверила я Ваньку, хоть он и не спрашивал, довольна ли я.

– Я тут много чего ещё, – почесал он щетину. – Правда, не знаю, что нужно, что не нужно. Не великий знаток. Если что, список составишь, я привезу. Ах, да, – хлопнул он себя по лбу и, пошуршав пакетом, достал откуда-то коробочку.

Сердце замерло в груди от восторга и эйфории, что накрыла меня с головой. Это тот самый момент, когда забываются мамины строгие вдалбливания про то, что нельзя принимать дорогие подарки.

– Телефон! – взвизгнула я от счастья и кинулась этому неотёсанному Орангутану на шею. – Спасибо, спасибо, спасибо! – подпрыгивала я и пританцовывала, совершенно забыв, что у меня как бы нога болит. Я раненая и несчастная, потерявшая дом и родню.