Немая сцена, словно они все ждут что же «я», а я… Я не знаю, что «я». К директрисе точно уже не побегу.

— Иди сюда, — Антон вдруг увлекает меня в сторону, скрываясь от девчонок за ряды с одеждой. Смотрит в лицо так хмуро и внимательно, что я чувствую себя едва ли не на допросе в полиции. Вот уж не думала, что он так умеет. — Давай как на духу, твоя работа?

— Нет, — мотаю я головой, и вместе с мгновенно проснувшимися молоточками «тук-тук-тук» по мозгам, меня обдаёт очередной волной…

— Да блин, уймись ты уже, Крылова! — ржёт Тарасов, и, одной рукой держа руль, второй пытается утрамбовать меня обратно на заднее сиденье. — Потерпи, сейчас местечко потемнее будет, тогда.

Я тоже хохочу, но всё-таки перестаю пытаться обнять его прямо здесь и сейчас. Вся эта возня такая весёлая, что мне кажется, будто парю в каких-то радужных облаках. Не надо ни о чём думать, ни о чём переживать, ни на кого обижаться… Мне так хорошо и свободно, что хочется улететь! И я лечу, лечу… Но просыпаюсь вдруг от прикосновения холодных рук к груди:

— …Так, блин, как это у тебя тут расстёгивается вообще?.. Приподнимись, слышь? Неудобно так…

Эта очередная волна воспоминаний подкрепляется плотным знакомым ароматом от склонившегося сейчас надо мной Тарасова, и я словно ощущаю вдруг лицом тепло его шеи и колкость обветренных губ на своих щеках…

— Аллё, Вероник! — возвращает меня в реальность голос. — Тогда как ты объяснишь, что на видосе есть все, кроме тебя?

— Понятия не имею! Я и видоса-то самого не видела.

Тарасов ещё пару минут смотрит на меня пристально и кивает:

— Ладно, пошли!

Выволакивает обратно к девчонкам, ставит перед ними.

— Короче, отвалите, это не она.

— Да ладно! — вскидывается Абрамова, — а кто тогда?

— Не знаю. Но не она.

— Да с чего ты взял? Где доказательства?

Тарасов окидывает меня очередным хмурым взглядом и пожимает плечом:

— На доверии.

— Нормально… — возмущается кто-то из девчат, а Янка поджимает губы:

— Доверии? А ты, Антош, не попутал, случайно? Не боишься, что Смирнова о твоём «доверии» узнает? Из того же самого видоса, между прочим! Там и с тобой много интересного!

— Слышь, Абрамова, — угрожающе, подаётся он вперёд, — а может, это ты попутала? Или не…

— Так это чего тут за сборище? — перебивает его окрик уборщицы. — По карманам лазите? Какой класс? Ну-ка быстро к директору!

Мы бросаемся врассыпную, как тараканы — через все доступные щели. И как-то так получается, что к боковому выходу я добираюсь одновременно с Тарасовым. Едва не треснувшись лбами, замираем оба, и Антон галантно ведёт рукой:

— Только после вас, мадам!

— Благодарю, монсеньёр! — прыскаю я… Но тут же осекаюсь. Вся эта дурашливость снова вдруг до жути отчётливо напомнила то, с чего начался вчерашний капец. Финал, которого я, кстати, до сих пор не помню. — Антон, слушай… а что у нас вчера было, а? Я вообще не помню!

Он замирает на половине шага, зачем-то ведёт пальцами по расцарапанной щеке.

— Прикалываешься?

Мотаю головой. Тарасов длинно фыркает:

— Пф-ф-ф-ф-ф-ф-ф-ф… — словно в этом звуке сконцентрирована вся тщетность его бытия и наконец, раскинув руки, трагикомично лыбится: — Ничего особенного, просто, не считая поцарапанной рожи, ты заблевала мне салон. И вот я, как дурак, с раннего утра гоняю в поисках свободной мойки, не говоря уж о том, что на ночь пришлось оставить окно приоткрытым, и в салон намело снега.

Прибито опускаю голову, хочу провалиться. Стыдно, просто жуть!

— А… А как я тогда домой попала?

— А вот этого я не знаю. Когда ты начала орать, что я тебя насилую, я не нашёл ничего лучше, как выгрузить тебя на ближайшей остановке. Ты мне лучше скажи, ты что, вообще ни разу до этого не бухала?