Мой глюк понял, что его раскусили, и не стал сопротивляться.

Он открыл свои изумрудные очи и, взглянув на Антонину Ивановну, сказал:

– А ведь я вас помню, леди. Вы тоже были там. В комнате. Когда этот ваш аппарат чуть не отправил меня к праотцам.

Пожилая женщина только развела руками. Она предпочитала с пациентами не спорить, считая их малыми детьми. Пусть думает что хочет. Лишь бы предписания выполнял, да. 

– А давайте-ка мы вам давление все-таки измерим, – сказала она, и принялась за дело.

Давление у глюка оказалось вполне себе неплохим. 

Антонина Ивановна посмотрела на него еще раз. Посмотрела на меня. И, приняв наконец решение, сказала мне:

– Он действительно в хорошей форме. Ольга Сергеевна завтра осмотрит, и на выписку.

Только… – тут она замолчала, и, повернувшись к внимательно слушающему ее глюку, сказала:

– Идти-то вам ведь некуда, верно?

Почему одна я ничего не знаю?!

И вот тут мы с ним одновременно ошарашенно посмотрели на старшую.

А потом… Потом я вдруг вспомнила эти ее оговорки. Про маму там что-то было. 

Точно!

Что она там  говорила-то? 

– Вот и мама твоя… 

Да. И про глаза его, изумрудные. Да и про уши остренькие. Внимание мое ведь обращала, точно.

Ой, да... Пожалуй, и вызвала меня старшая не случайно. И вовсе не в том дело, что я отлично ставлю капельницы. Ну, в этом тоже, конечно.

Но вот снедали меня смутные сомненья.

– Эх, мама…, – подумала я. – Как же мне тебя не хватает.

Уйти так рано, в неполные шестьдесят. Кто же знал, что крепко сбитая, кругленькая и всегда веселая женщина, которая шутя работает в две смены, на самом деле имела врожденный порок сердца.

Я во все глаза уставилась на старшую и молчала. Мой же эльф... 

Вот он долго молчать не стал.

Мужчина откинул одеяло и поднялся, закутанный в простыню чуть не по самые уши.

Только ноги, ах, какие ноги, с мощными упругими икрами удлиненной формы красовались ниже колена.

Он склонил голову, и сказал:

– Разрешите представиться. Клариэль Легкокрылый, помощник Владетельного, Сиятельного Нуэвеля Простирающегося, главы клана Прозрачной розы.

И прям ножкой, голой, чуть не шаркнул по серенькому больничному линолеуму.

Я только глазами захлопала. И очень надеюсь, что рот у меня был закрыт. 

Надо же.

Представился по полной форме, видать. 

С чего бы, собственно, а?

А вот Антонина Ивановна с удовлетворенным видом приняла такое вот непривычное представление.

Клариэль… Клари… Вот как глюка-то моего зовут.

Боже мой! Какое имя, а? 

И так ему подходит. Еще и Легкокрылый.

– Ну что же, Клариэль, – сказала старшая, и вздохнула. – Вот вы и нашли ее. Все как Лизочка Сергеевна говорила.

Вот тут ко мне и вернулся дар речи.

– Как говорила? Кому? Почему не мне? – я засыпала Антонину Ивановну вопросами.

Пожилая женщина устало развела руками и сказала:

– Зоенька, милая. Все, все что знаю, тебе расскажу. Если только Клариэль не успел.

– Вы успели? – спросила она моего глюка. Тот согласно кивнул, тряхнув своими шикарными, вот прямо платиновыми волосами, которые опять рассыпались по плечам, и ответил:

– Скорее, показал, леди.

– Ну и ладно. Как уж у вас получилось, – вымолвила Антонина Ивановна.

– И вам ведь придется до завтра остаться здесь, Клариэль. Мы не можем без осмотра терапевта выписать.

Документы и прочее. Хотя...при вас же никаких документов не было, не так ли?

Глюк мой развел руками в свою очередь, и покосился на меня. Я ощущала себя  натуральной дурочкой. Что называется, все все вокруг знают и все все понимают, одна я не при делах.

Эх, мама…

Но наверное у тебя были причины молчать до последнего. Хоть и не понятные мне. Вон, ученице своей все рассказала, а мне?