Это хорошо, что он мне никогда не звонит. Я не вздрагиваю от каждого треньканья телефона, я не проверяю ежеминутно, а работает ли он, не отключился ли случайно. Я не беру его с собой в туалет, чтобы не пропустить звонок. Я не боюсь его отключать на ночь, чтобы меня не разбудила какая-нибудь никчемная рекламная смска. Но это и плохо, что он мне никогда не звонит. Мне нечего ждать, и сердце не замирает, когда звонит телефон – ведь это не он. Знаю, что если я в душе, то в этот момент мне звонить может только Ритка.

А я хотела бы, услышав, как протренькало пришедшее сообщение, бежать, спотыкаясь, через всю квартиру, чтобы быстрее его прочитать. Я буду ждать его весь день, и все равно оно придет неожиданно, и счастье обрушится на меня Ниагарским водопадом. А ведь всего-то и будет там написано: «Привет)». И день начнется только в этот момент. Я пойму, что до этого ведь не жила, просто функционировала, как робот. Пусть уже будет семь или восемь вечера – день для меня только начнется. И ночью я хотела бы, чтоб он меня разбудил, потому что в это время мы сможем говорить лишь о любви, нести несусветную чушь и улыбаться друг другу в телефон, потому что не улыбаться мы не сможем. Он будет спрашивать меня, что на мне надето, зная заранее ответ. Но я буду глупо хихикать и сонно бормотать, что ничего. Он будет переспрашивать: «Что совсем ни-че-го?!» А я буду в ответ шептать: «Совсем». И так мы проговорим час или два, телефон будет периодически выключаться, потому что операторы сотовой связи считают нужным нам напоминать о том, что болтаем мы уже долго. Мы будем им на зло перезванивать друг другу. А утром я встану свежей и выспавшейся, как будто и не было этого долгого ночного разговора. На работе мне скажут, что выгляжу я великолепно. И мне захочется всем кричать: "Это все потому, что я полночи разговаривала с любимым мужчиной по телефону!"

Я понимаю, что мне снова становится плохо. Бабочки в шоке разлетаются, и на их место усаживается треклятый ворон. Я через силу ем банан на завтрак и все-таки недоедаю, заворачиваю оставшийся кусок в шкурку и оставляю на столе. Надо бы позвонить Свете или Лене и сказать, что я сегодня не выйду. Меня начинает бить дрожь, несмотря на то, что я давно выключила кондиционер. Меня некому обнять и согреть, некому дать в руки телефон, некому оттащить в постель. Рита вчера улетела в Болгарию. Если будет совсем плохо, мне даже не к кому поехать, чтобы прийти в себя.

***

Я лежу в постели. Каким-то образом я умудрилась позвонить кому-то и предупредить, что меня на работе сегодня не будет.

– Да, голос у тебя совсем больной, – сказали мне в ответ, – лежи, выздоравливай.

И я лежу. Смотрю на другую часть постели и провожу по ней рукой. Я моргнула, и две слезины потекли на подушку. Я, как раненный зверь, как зверь, которому никак не выбраться из своей клетки. Я сажусь в кровати и оглядываю "клетку". В углу стоит его портрет. Так, издалека, что-то угадывается знакомое. Вблизи сходство исчезает, остается лишь непонятная мазня художника-любителя. Но отсюда, с кровати вроде и ничего, похоже. Перевожу взгляд на балкон. Там внизу на площади люди уже давно начали функционировать, передвигаться мелкими муравьишками по своим только для них важным делам. А я сижу на постели, обхватив ноги, как центр вселенной, как пуп земли. Вокруг меня концентрируются сгустки энергии, я как будто лечу, парю на своей кровати-самолете над площадью, над своим банком, над Ритиной дачей. Я устала от этих дней, пролетающих бесцельно мимо моей жизни, ненаполненных ничем, пустых. Они даны мне только, чтобы за ними следовал вечер, а за вечером – ночь. Чтобы не прерывалась цепочка, чтобы понедельник сменялся вторником и не более.