- У меня есть гости! – со всей твердостью заявила я, закрывая за своей спиной дверь. Отрезая Давыдова от созерцания моей прихожей. – А один… – вовремя замолчала, воздержавшись от выражения, очень просящегося наружу, – меня отвлекает. – Николай молча смотрел на меня, похоже сомневался. Плевать. Подумаешь. Что он мне сделает? – А даже, если бы и был, что с этого? Моя личная жизнь тебя уж точно нисколько не касается. – я сложила руки на груди, с вызовом глядя на него.

- Несу-несу, гости дорогие, вот отведайте наших пирожков, – услышала мамин голос за дверью.

Не знаю, это я громко говорила или мама подслушивала, волнуясь за меня, но от ее фразы хотелось улыбнуться. Мой милый конспиратор. Несмотря на веселье, от поступка мамы, я продолжала стоять на месте с нечитаемым выражением лица.

В глазах Николая проскочила усмешка, затем он прошелся по мне взглядом сверху вниз и встал в расслабленную позу.

- Чем быстрее ты согласишься поговорить, тем скорее вернёшься к гостям. – сказал он, убирая руки в карманы.

Давыдов совсем оборзел? Мало того, что угрожает, так еще и требует слушать его угрозы. Внутри меня все сильнее разгоралось дикое, необузданное пламя. Сдерживать его больше не представлялось возможным.

Высказывая ему все, что я думаю на этот счет, мысли снова унесли меня назад в прошлое, в тот день, когда моя жизнь рухнула в одночасье, когда я молила Бога забрать меня к себе, когда я выла на всю округу или отрешенно смотрела в потолок, обколотая успокоительными лекарствами. Если бы не Ванечка, ставший моим светлым лучиком, я провалилась во тьму навсегда. Жить я тогда совершенно не хотела.

Понимая, что сейчас плотину прорвет, я молниеносно развернулась и заскочила в квартиру. Давыдов не должен видеть меня такой. Он хотел меня уничтожить, у него это вышло. А тот, кто возродился из пепла, совсем другой человек. Женщина, несущаяся вперед, взявшая на себя ответственность за сына, за маму, за папину репутацию, его фамилию, за честь нашей семьи. Бесстрашная, непоколебимая, не сгибаемая. Никому не дозволено видеть меня другой. Только мама и Ванечка знают, что частичка от той былой Лены все еще осталась, и когда она вырывается наружу, мое сердце начинает кровоточить. Нет, не кровоточить, оно полностью обливается кровью, причиняя невыносимую адскую боль, нестерпимые муки.

Захлопнув за собой дверь, я сползла по ней вниз и прикусила нижнюю губу, чтобы снова не завыть от боли, раздирающей изнутри, не напугать маму и Ванечку. Реки лились из моих глаз нескончаемым потоком, застилая картину перед глазами. Сквозь гул в голове и вату в ушах слышала мамин голос, она обнимала, целовала, гладила по голове, но легче не становилось. Эту боль никогда ничем не унять, она часть меня. Мама влила в меня горькие капли, стала умывать холодной водой, просить успокоиться. Поняв, что не действует, начала говорить о Ванюше, ругать, что своим видом я напугаю ребенка, ему нужна улыбающаяся, сильная мама. Ее слова подействовали, они каждый раз срабатывали, мама это знала. Я постепенно начала приходить в себя, а поток соленой жидкости из глаз – уменьшаться.

Успокоившись и приведя себя в порядок, я вернулась на кухню. Увидев работу своего сына, улыбнулась. Подошла к Ванечке и поцеловала его в щечку.

- Ты, моя радость! Вкусно тебе?

- Да! – кивнул сын, засовывая очередную ложку с творогом в рот.

Рядом, на столе, лежали пять раскуроченных ватрушек. Мы не раз в таких случаях предлагали Ванечке творог в тарелочке, но он отказывался. В булочках, по его мнению, творог был вкуснее.