На самом деле, приехать к нам с Хомей идея не самая плохая, учитывая тот факт, что справляюсь я так себе. Снова укладываюсь спать, предварительно сообщив матери, что домофон не работает и звонок перегорел, поэтому ей придётся стучать громко и решительно, пока я не услышу и не доползу до прихожей.

В следующий раз я просыпаюсь как раз от громкого стука. Сонная и неуклюжая, я с трудом сползаю с кровати. Как же бесит беспомощность, даже слипшиеся глаза не могу потереть. Зевнув, аккуратно, чтобы не повредить ещё что-нибудь, берусь двумя пальчиками за замок, проворачиваю, затем опускаю ручку и распахиваю дверь.

И, отшатнувшись, прихожу в состояние шока.

За дверью стоит он. Ткаченко. Устало привалившись к косяку, он поднимает к лицу какие-то бумаги. Читает, уткнувшись носом.

— Смотри-ка, не врёт медицинская карта амбулаторного больного. Адрес правильный.

Я хочу возмутиться, но до меня вдруг доходит, во что я одета. Константин Леонидович приподнимает брови и, наклонив голову к плечу, медленно меня осматривает. Буквально пожирая глазами. Ещё бы, сейчас я просто девушка по вызову, эскортная мечта участников экономических форумов: волосы распущены, губы искусаны и припухли, щёки розовые, глаза горят, с плеч сползает то одна, то другая бретелька облегающей атласной маечки, от холода скрутились соски, а внизу только трусики.

Он так на меня смотрит, что я даже возмутиться не могу. Язык прилип к нёбу. Кожа горит, сердце кувыркается, а ещё я чувствую, как горячая кровь буквально закипает в моих жилах, при этом по всему моему существу разливается сладкая истома.

Как может кто-то так сильно возбуждать, даже не прикасаясь, смерив одним лишь взглядом? Это какая-то магия.

— Бедный Шурик! Если вы так на работу ходите, Ульяна Сергеевна, — хрипит Ткаченко, — то мне его очень и очень жаль, ваше общение неизбежно приведёт к фрустрации, проблемам эндокринной системы и заболеваниям сосудов.

— Это ещё почему?

— Да вы огонь, а не завуч, Ульяна Сергеевна! У него отсохнет, — прекратив бесстыже ползать взглядом по телу, смотрит в глаза. — Можно я к вам в школу подам документы? Когда там надо? Первого сентября? Или в августе, заранее? Буду на ваши уроки фортепиано ходить и слюной на клавиши капать, — прибалдев, качает головой Ткаченко.

Опомнившись, дёргаюсь вправо и срываю двумя здоровыми пальцами

с вешалки плащ. Как могу обматываю нижнюю половину тела, но при этом теряю бретельки маечки, оголяя добрую половину груди.

— Ух, смотрел бы и смотрел!

Сглатывает слюну, бросая хищный взгляд на кружевную часть костюма.

А я беру себя в руки, становлюсь ровно, опять поправляю одежду, сдуваю упавшие пряди с лица. Хоть и чувствую дикое влечение, но не поддаюсь.

Я ему не Майка! Не Иришка! Не Сашенька! Вот именно! Я — Ульяна Сергеевна! Я на доске почета вишу… иногда!

Меня этими его штучками не возьмешь!

— Вы зачем сюда пришли в... — строго смотрю на часы на стене, — в восемь часов утра?!

— Переломы и вывихи подошли к концу, а вот недосказанность между нами осталась. Поэтому я пришёл лично удостовериться, что никакого гражданского мужа и детей у вас нет.

— Это с чего вдруг такие выводы?

— У вас взгляд борющейся с самой собой женщины! Дамы замужем смотрят исподтишка и ведут себя иначе.

— А это что значит?!

— Вы меня хотите, но слишком круты и непокОбелимы, чтобы признаться в этом даже самой себе.

— А не пошли бы вы, Константин Леонидович, в... — Делаю паузу, задохнувшись. — Обратно в травматологию!

— Нет! Не пойду! Всю ночь там отпахал!

Доктор Зло ещё раз жадно осматривает меня с нескрываемым интересом. И, засунув медкарту под мышку, шагает мимо меня.