— Я с самого начала знал, что это была плохая идея...

Голос Виктора Павловича обрушивается на меня, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, чтобы подавить крик, грозящий вырваться откуда-то из глубины. Раньше у меня не хватало сил кричать. Я была слабой, такой слабой. Зажмурив глаза, я умоляю, чтобы этот момент закончился, чтобы боль, живущая в моей груди, ушла.

— Не бойся, я рядом.

Мягкий голос Германа обволакивает меня, а затем я чувствую, как он притягивает меня к своей груди. Он держит меня, защищает меня. Происходит странная вещь... боль, она исчезает, как будто ее и не было.

Давление в груди ослабевает, и я снова могу дышать. Прижав ухо к его груди, я слушаю ровное биение его сердца и позволяю ему вернуть меня в настоящее. Когда паника уходит из моего тела, я чувствую покой и отстраняюсь, мои щеки залиты слезами и красны от смущения.

Стыд обдает меня, за ним следует огромная доза вины.

Герман ничего мне не должен, он не несет ответственности за мои чувства и у меня складывается впечатление, что я использую его, позволяя нести бремя моей боли, но я не могу продолжать это делать. Я должна научиться справляться с этим сама, даже если я не хочу, даже если мне кажется, что я не выдержу.

Сделав шаг назад, а затем еще один, я говорю себе, что так будет правильно. Я прошла долгий путь самостоятельно, не нуждаясь в таком человеке, как Герман, и я продолжу дальше. Он не всегда будет здесь, он не всегда сможет оберегать меня.

Я должна быть сама по себе.

— Мне очень жаль, но так не может продолжаться, — шепчу я, чувствуя, что мое сердце разрывается.

Почему оно так себя ведет? Оно не должно так себя вести.

Выразительные брови Германа нахмуриваются, от выражения его лица становится трудно дышать. Это нечто среднее между отчаянием, растерянностью и гневом.

— Что ты имеешь в виду? Все же хорошо. Я не сделал тебе ничего плохого, и я обещал, что не позволю никому другому.

Я качаю головой, мои белокурые локоны падают мне на лицо при этом движении. Он не понимает, конечно он не понимает.

— Ты не всегда будешь рядом, а я не могу продолжать полагаться лишь на тебя. Прости, — говорю я в последний раз, поворачиваюсь и спешу вверх по лестнице в свою комнату.

Думаю, самое худшее - это не то, как снова начинает болеть в груди, и даже не то, как Герман посмотрел на меня. Нет, хуже всего то, что я не слышу, как он поднимается по лестнице, преследуя меня. Хуже всего то, что я боюсь, что, возможно, он действительно поверил в мой эмоциональный порыв.

Когда я дохожу до спальни, я быстро проскальзываю внутрь и закрываю за собой дверь, повернув замок, я поворачиваюсь и скольжу вниз по двери, пока мой зад не касается деревянного пола. Я остаюсь на месте в течение очень долгого времени, тяжелые раздумья терзают меня до тех пор, пока солнце на небе не сменяется луной.

14. Глава 12

Все последующие дни напоминают мне тот первый, когда отец Германа вернулся домой. У меня складывается ощущение, что я хожу по тонкому льду, мои приступы становятся все более и более частыми. Герман замечает это и делает все возможное, чтобы помочь мне справиться с ними, но я каждый раз отталкиваю его, боясь чувств, которые он пробуждает во мне.

Я не должна жаждать мужских прикосновений. Я не должна хотеть чувствовать тепло объятий, но несмотря ни на что мне нужен Герман. Он нужен мне, как нужен следующий вдох, как нужен кислород, чтобы дышать. Это неправильно, запретно, но я хочу этого. Что-то внутри меня пробуждается, когда он рядом, и я чувствую, что... что, возможно, я смогу найти путь обратно к прежней себе, той, которой я была до того, как все случилось.