Мои глаза сталкиваются с парой припухших голубых глаз, взгляд в них все еще потерянный, но все же это самые красивые глаза, которые я когда-либо видел. В них таятся тайны и хотя мы знакомы совсем не долго, мне кажется, что я знаю ее всю жизнь.

Представляю как бы ахерел Костян, если бы я ему рассказал о своих мыслях и чувствах.

— Да я здесь, все хорошо, — пытаюсь успокоить ее. — Это был сон, просто дурной сон, здесь ты в безопасности.

Мне кажется, что я уже говорил ей это раз пять за день, но если понадобится, я скажу ей это пять миллионов раз.

Я не перестану говорить ей об этом, пока она не поверит мне.

Я смотрю на нее, впитывая этот момент. Сейчас я осознаю, что это самая близкая близость, которую я когда-либо имел с кем-нибудь.

То состояние, в котором она сейчас находится, делает ее чрезвычайно уязвимой, я вижу это в ее глазах, она словно обнажена. Ее душа раскрыта передо мной.

Она ничего не говорит, но я чувствую, как она успокаивается. Ее тело становится все менее и менее напряженным в моих объятиях. Через некоторое время, когда я убеждаюсь, что с ней все в порядке, я начинаю отстраняться. Как бы сильно я ни хотел обнимать и прижимать ее к себе, я знаю, что не должен этого делать.

Я не могу привязываться к ней и особенно думать о ней в сексуальном плане. Хотя уже чувствую, что привязался, я хочу защитить ее, чувствую себя собственником. Не хочу, чтобы она пропадала из виду, хочу, чтобы была только в моих объятиях. Хочу оградить ее от остального мира.

— Ты... ты в порядке? — спрашиваю я, отстраняясь еще немного.

— Да... ты... — Она начинает заикаться и не смотрит мне в глаза, как будто ей стыдно или она боится сказать то, что у нее на уме. — Ты можешь... ты останешься со мной? Хотя бы ненадолго.

Орган в моей груди начинает бешено биться, как же я могу сказать "нет"?

— Конечно, я останусь так долго, как тебе нужно, только позволь задать тебе один вопрос.

— Да, — нерешительно шепчет она.

— Твой папа или мама знают? Ты когда-нибудь говорила им о том, что с тобой случилось?

Я знаю, что спрашивать подобное не очень правильно, тем более я не особый специалист и к тому же понимаю, что это не то, о чем она горит желанием рассказывать.

— Нет, никто не знает. Я никогда не рассказывала отцу, а мама умерла, когда я была еще ребенком.

Да, ситуация не из простых.

— Мне жаль, что так произошло с твоей мамой и с тобой. Если что, знай, захочешь поговорить об этом, я рядом, — предлагаю я, не ожидая, что она что-то скажет, по крайней мере, сейчас.

— Мне было пятнадцать, когда это началось, — говорит она, ее голос срывается на полуслове, и слезы катятся по ее красивому лицу.

Мои внутренности завязываются в узел от самых ужасных предположений. Пятнадцать, ей было всего пятнадцать.

После этого она ничего не говорит, но я рад, что она поделилась со мной хоть этим, потому что это шаг вперед.

Ксюша закрывает глаза и отворачивается, делая то, чего я от нее никак не ожидал. Не раздумывая, она зарывается лицом в мою грудь. Я слушаю, как она тихонько дышит, и, как самодовольный кретин, ухмыляюсь.

Проходит совсем немного времени, прежде чем ее неровное дыхание выравнивается, и наконец, я позволяю себе расслабиться. Я знаю, что сейчас она очень доверяет мне. Позволяет себе заснуть в моих объятиях, позволяет мне находится в ее постели.

Я могу только представить, через что ей пришлось пройти и не могу не чувствовать гордость за то, как сильно она мне доверяет. Я добился того, что она чувствует себя в безопасности со мной, и что-то подсказывает мне, что в ее жизни, таких как я не много, а может и вообще больше нет.