– Можно, – уныло позволил Рэндом, отложил гитару и потянулся за чайником.

Глядя в темное окно, Ники нараспев, с подвываниями, завела речитативом:

– Однажды я взглянула на солнце и вижу – оно стало черным. Солнце открывает свой зрачок и видит меня. Мы смотрим друг на друга. Оно хочет со мной говорить… Я отвечаю ему: я тебя слушаю. И солнце начинает петь. Оно поет на древнем неизвестном языке. На этом языке люди никогда не говорили, это язык богов. Голос солнца смертельно опасен… Из его зрачка исходит невидимый свет. Оно поет и убивает, но не слушать его невозможно…

Ники говорила все тише и тише, пока не замолчала совсем. Потом сморгнула и, неловко потоптавшись на подоконнике, слезла на пол. Несколько секунд в студии все молчали.

– А дальше? – спросил Нафаня

– Дальше я испугалась, – сказала Ники. – И в тот же миг солнце замолчало, закрыло свой зрачок и перестало быть черным. Стало обычным.

Все дружно посмотрели в окно.

– А ничего, – сказал Рэндом. – Что-то в этом есть… какая-то шиза. Можно попробовать сделать песню.

– Это не шиза, – возразила Ники. – Это правда. Так все и было. Я шла из школы, случайно глянула через левое плечо, а солнце – черное…

– И разговаривает, – ухмыляясь, подхватил Нафаня.

– Не разговаривает, а поет!

– Да это не ее тема, – заявил Михалыч. – Это она переврала «Сплин», у них что-то такое есть, сейчас вспомню…

– Я сама сочинила! Дураки! – свирепо крикнула Ники. – Ничего вы не понимаете!

Музыканты разразились хохотом. Ники в гневе, грозная, как вставший на дыбы бурундук, очень их веселила.

– Ники, сколько тебе лет? – отсмеявшись, спросил Нафаня.

– Мне? Скоро четырнадцать, – ответила Ники, мрачно сверкнув на него глазами.

Нафаня присвистнул.

– А я думал, максимум двенадцать. Ты не детдомовка, случайно?

– Сам ты детдомовец, – обиделась Ники. – У меня мама есть. И бабушка.

– Я как-то, еще в школе, в больнице с детдомовскими лежал, – пояснил Нафаня. – Они все выглядели младше своего реального возраста. Задержка развития. А глаза у них взрослые… как у тебя.

– Сам ты с задержкой развития! – рявкнула Ники, не разобравшись, дразнят ее или пытаются оскорбить. – Этот… олигофрен!

– Ну, теперь пошла беситься, – закуривая, устало проговорил Михалыч. – Совсем безмозглая девка, да еще с вот такенными тараканами в голове!

– А нечего меня унижать!

– Вероничка, – холодно произнес Рэндом. – Твои тараканы – это твои проблемы, а у нас вообще-то репетиция. Нафаня, если она опять будет тут буйствовать, больше ее сюда не приводи.

Ники побагровела, потом побледнела – и выскочила из студии, с грохотом хлопнув дверью.

– Вот прикинь, Михалыч, – донесся ей вслед жизнерадостный голос Нафани, – вырастет у тебя Елпи-фидор) станет такого же возраста, как Ники, и будет на тебя зыркать исподлобья и орать: «Папа, ничего ты не понимаешь!»

– И в комнату к себе убегать, хлопнув дверью, – добавил Рэндом.

Музыканты снова захохотали.

Ники фыркнула, прикрыла за собой дверь и сразу очутилась в непроглядной темноте. Все бесхозные лампочки в коридорах Леннаучфильма давно расколотили или повывинтили. Под ногами хрустело что-то похожее на осколки стекла. Ники чиркнула зажигалкой, и на пару секунд в поле зрения возникли грязные стены с отпечатками подошв. Промелькнули и снова пропали во тьме. «Надо было взять фонарик», – запоздало сообразила Ники. Старожилы тут без фонаря вообще не ходили, а то и ноги поломать было запросто можно. Но не возвращаться же в студию – ведь задразнят насмерть! Ники все никак не могла привыкнуть к манере ребят непрерывно подкалывать ее. В первое время дело едва не доходило до драки. Потом, когда Ники поняла, что ее не хотят обидеть, стало чуть полегче. Михалыч, который дразнил ее реже всех, – скорее всего, ему было просто лень этим заниматься, – посоветовал ей: «Просто не обращай внимания на их треп. Это ж так, словесный понос. Болтают, а ты пропускай мимо ушей. Лучше слушай, когда поют». Ники пыталась следовать разумному совету, но получалось не всегда.