На полу напротив Рэндома кучей лежали куртки участников группы. На куртках с ногами сидела Вероничка, смотрела на Рэндома влюбленными шоколадными глазами и ждала, когда он запоет. Вероничка – сама она просила называть ее Ники – не была в группе. Она училась в восьмом классе, дружила с Нафаней, сохла по Рэндому и мечтала научиться играть на бас-гитаре. Нафаня представлял ее соседям по Леннаучфильму так: «А это моя малолетняя фанатка». Соседи понимающе ухмылялись, и их уважение к Нафане возрастало. Вероничка была маленькая, большеглазая, коротко и криво стриженная, поскольку подстриглась сама в знак протеста против тирании бабушки. Рэндом к влюбленной школьнице под боком относился несколько настороженно. Но не гонял. Как и Михалыч – ударник, почтенный отец семейства лет двадцати восьми, который смотрел на Ники примерно как на домашнюю мышь. Пусть будет, раз уж завелась…

Рэндом открыл прозрачные голубые глаза и взял аккорд. Вероничка встрепенулась.

– Спой ту, про автокатастрофу, – умильно попросила она. – Как тот парень лежит на дороге, умирает, а над ним солнце заходит…

– А, «Последний закат». – Рэндом закатил глаза, подумал и сказал: – Не хочу. Не то настроение.

И снова взял аккорд, мажорный. Широко распахнул глаза, вздохнул…

– Ну, решили наконец, как младенца назовете? – громко спросил Нафаня, обращаясь к Михалычу. Рэндом закрыл рот, поднял голову и укоризненно покосился на бас-гитариста.

Упитанный, бритый наголо Михалыч оторвался от барабанной установки, которую как раз монтировал:

– Решили.

– И как?

– Елпифидором.

Нафаня заржал.

– Че, правда?!

– Неправда, – невозмутимо пробасил Михалыч. – Ну извини, достали уже. По двадцать раз на дню спрашивают. Нет, еще не решили.

– У однокашника сын родился, – начал Нафаня, закуривая новую сигарету. – Спрашиваю его: как назвали-то младенца? Он говорит – Семен Семеныч. Я обалдел. Сам-то он – Колян. Это как, говорю – Семеныч? А он: ты не понял – это имя такое, из двух слов.

Нафаня захохотал, выпустил облако дыма. Михалыч сдержанно улыбнулся. На куртках с опозданием захихикала Вероничка. Рэндом брезгливо посмотрел на Нафаню с сигаретой в зубах и капризно сказал:

– Нафаня, хорош смолить. Я не могу петь в дыму.

– Я сейчас открою форточку, – подскочила Ники.

– Лучше пусть катится в коридор. Нафаня, что за говно ты куришь?

– Безникотиновые сигареты «Муравушка», – гордо сказал Нафаня. – Для бросающих курить. Там вместо табака анаша.

– Да неужто? – проявил интерес Михалыч.

– Нет, просто какое-то сено. Но эффект такой же. Выкуришь пачку – и башню сносит напрочь.

Ники влезла на подоконник и с усилием распахнула форточку. В студию сразу полетели снежинки и повеяло морозом. Ники высунула голову в форточку.

– Смотрите! – воскликнула она. – Полнолуние!

– Ники, закрой, – с кислой миной проговорил Рэндом. – Сейчас мы тут вымерзнем. И так сеть на пределе…

– Да, – кивнул Михалыч. – Нафаня, вали в коридор со своим сеном. Или открой дверь, пусть сквозняком кумар отсюда вытянет.

– Да ты че? – возмутился Нафаня. – Учуют, подумают, что «трава», со всего этажа сбегутся. И так уже соседи приходили, типа, за спичками, раза четыре.

– Ничего им не давай! Гони всех!

– А я песню сочинила, – заявила Ники, осторожно вытаскивая из форточки голову. – Прямо сейчас.

Рэндом и Михалыч скорчили одинаково пренебрежительные рожи. Нафаня удержался.

– Круто! – вежливо сказал он. – Валяй!

– Только в ней еще мелодии нет, – застенчиво сказала Ники. – И слов тоже. Я могу пересказать общий смысл. Про солнечное затмение. Можно?