– Не надейся, Доманский, – закатывает глаза Злобина. – Можешь и дальше играть в свои грязные игры. Я просто начну действовать твоими же методами.

– Это как? Пригласишь меня в ресторан или будешь заезжать по утрам? Я согласен.

Жанна демонстративно громко хохочет.

– Ты мне, кстати, еще должна ужин. – напоминаю ей.

– Я была в температурном бреду, – не соглашается моя строптивая цель.

– Злобушка, – торможу на светофоре и оборачиваюсь к ней. – В юриспруденции есть понятие устного договора.

– Да я тебя умоляю, – закатывает глаза Жанна. – Чем докажешь?

– Не умоляй. – усмехаюсь. – У меня есть видеорегистратор. Он пишет. Слово придется держать.

– Неужели, в суд на меня подашь? – открыто развлекается Злобина.

– Подам. Будешь мне вместо одного ужина должна триста.

Такое хорошее настроение с утра было, но сейчас оно просто испарилось. Я не надеялся, что что-то кардинально изменится после нашей последней встречи, но не ожидал, что Жанна даст заднюю.

– Буду приходить на них вместе с мужем, – хмыкает она, отворачиваясь к окну.

– Тогда я буду приглашать тебя в стрип-клубы, – парирую и вздыхаю. – Надо было высадить тебя на остановке, грымза.

Молчим. Торможу на очередном светофоре и Злобина внезапно выскакивает из машины.

– Ты куда? – бросаюсь за ней.

Догоняю, придерживаю за плечо и разворачиваю к себе.

– Да отцепись ты! – рычит Жанна, замахиваясь, чтобы влепить мне пощечину, но я перехватываю ее руку за запястье. – Сколько у тебя клиентов? Не боишься порваться, окучивая каждую следачку?

Стоим с ней прямо перед мордой какой-то машины и, наверное, выглядим нелепо, но мне плевать. Я вижу те самые искры в глазах, которых так ждал.

– Ревнуешь? – усмехаюсь, закручивая ей руки за спину, чтобы не брыкалась, но Злобина не унимается.

– Да нужен ты мне! Ты как был наглым мажором, так им и остался. Престарелым наглым мажором! – вырывается она.

– Престарелым? – рычу, подхватывая ее на руки, и притягиваю к себе за шею.

Жанна висит в воздухе, беспомощно дрыгая ногами. Слышу, как что-то падает на асфальт. Кажется, это ее туфли. Или сумка.

– Пусти! – успевает взвизгнуть Жанна прежде, чем я кусаю ее за губу, а потом бесцеремонно врываюсь в ядовитый рот. Чувствую на языке привкус помады, которую смазываю с дерзких губ.

Слышу, как начинают сигналить машины, которым мешает мой брошенный Ягуар, но пусть кто-то только попробует сейчас нас прервать, – разорву, потому что, мне на секунду кажется, что Жанна плотнее жмется к моей груди.

Всего на долю секунды. Потом она снова пытается отстраниться и начинает недовольно мычать на разные лады. Но мне достаточно и этого мгновения, чтобы понять – не остыла!

В нашем ряду тоже начинаются недовольные сигналы. Мы перекрыли две полосы из четырех. Кажется, лишь та машина, перед которой мы стоим, терпеливо ждет.

Со вздохом отстраняюсь от желанных губ.

– Пусти, неандерталец, – обиженно бормочет Злобина.

– Нет, – выдыхаю.

Благодарно машу рукой терпеливому водителю и вижу его широкую улыбку. Наклоняюсь вместе с Жанной на руках, чтобы поднять ее туфли, и быстро возвращаюсь к машине. Сажаю Злобину на место и вручаю ей обувь. Прыгаю за руль и трогаюсь под очередной красный сигнал светофора.

– Придурок, – сердито выдыхает Жанна, надевая туфли и отворачиваясь к окну.

– Дура, – усмехаюсь и вдыхаю воздух полной грудью.

Губы растягиваются в улыбке. Сейчас мы снова студенты академии и ненавидим друг друга так же сильно, как хотим. Делаю музыку громче, чтобы не было слышно гулких ударов сердца. Так и едем молча до самого следственного. И мне не хочется прерывать это молчание, потому что есть в нем какое-то приятное послевкусие.