Я подошла к двери, сердце бешено билось, пальцы рук дрожали. Меня обуревал страх. Казалось, сейчас я открою дверь, и там будет стоять Лера, настоящая хозяйка квартиры, решившая предъявить свои права и выгнать отсюда непрошеную самозванку.

Но вместо длинноногой модели в подъезде оказался улыбающийся во все зубы курьер.

– Это вам, – сказал он и протянул мне огромную корзину красных роз. – Распишитесь, пожалуйста, – вручил он мне ручку и блокнот.

Слегка растерявшись, поставила несколько закорючек, после чего он тут же поспешил скрыться, пожелав мне приятного вечера.

Со странным чувством я занесла цветы в комнату. Ваза им не требовалась. Букет был огромным, такие я видела в основном на картинках. Старалась не думать, сколько он мог стоить. Вдохнула нежный цветочный запах, провела по нежным лепесткам и обнаружила маленькую открытку, в которой было написано: «Не скучай. Андрей».

Скучать мне действительно не приходилось. И скука, по-видимому, не предвиделась. А мне ведь еще нужно решить, что делать с чужим женихом.

А еще бы лучше придумать, что, собственно, делать дальше.

Я никогда не любила кладбища, мне всегда на них было плохо, будто бы земля выжимала все силы, будто бы здешний воздух давил на грудь. И, тем не менее, сегодня я была здесь, на собственных похоронах, одетая в самую неприметную одежду, которую смогла найти у Леры: джинсы и легкую коричневую толстовку, скрывающую фигуру.

Неприметная, словно тень, я смешалась с толпой, стараясь не вглядываться в лица стоящих рядом со мной людей. Не смотреть на ревущих подруг, которые, похоже, винили в произошедшем себя. На поднимающую то и дело платок к глазам Марину Игоревну, облаченную в длинное черное платье, которое только подчеркивало бледность ее лица. Главное было – увидеть родителей и брата. Я сделала несколько шагов, чтобы подобраться ближе, и чуть не задела локтем нашу соседку, когда услышала:

– Мама, мама, Алена не умерла. Она живая! – кричал мой маленький брат.

И я сделала еще рывок, чтобы пробраться сквозь толпу, ведомая какой-то безумной дикой надеждой, рожденной словами шестилетнего ребенка.

Мама крепко держала Ваню за руку и не пускала ревущего ребенка к гробу. Казалось, за последние два дня она постарела на десяток лет, а глаза, всегда лучившиеся светом и теплом, погасли.

– Мама, она же просто спит. Я ее разбужу, и мы будем опять играть.

Ваня знал, что такое смерть, когда-то мы с ним говорили об этом, именно он задал мне эти вопросы. Он знал, но не хотел верить в это, пытаясь хоть как-то защитить свой детский мир. А им все-таки не следовало брать его с собой.

Но, тем не менее, мой брат прав, я жива, я стою и смотрю, как мама едва держится на ногах, отец поддерживает ее, а у самого на глазах слезы. Я никогда не видела, чтобы он плакал. А брат продолжал звать меня. И при каждом его слове мое сердце крошилось на части и отдавало болью в груди. Так хотелось сорваться с места, попытаться все объяснить, успокоить, но я не могу, еще не время и не место.

В ушах стоит пронзительная тишина, прикрываемая тихим шепотом и всхлипываниями. Я смотрю на гроб, в последний раз в жизни вижу собственное некрасивое неправильное лицо. Глаза плотно закрыты и уже больше никогда не смогут увидеть происходящее вокруг.

– Покойся с миром, Лера, – тихо, почти беззвучно шепчут мои губы, почему-то я знаю, что именно она умерла вместо меня.

Я вижу, как гроб накрывают крышкой, как его медленно опускают в могилу, как начинают засыпать землей, а родители смотрят на это, они не в силах оторваться от происходящего, не в силах отвести взгляд. Мама продолжает крепко держать руку Вани, на ее глазах слезы, но она не издает ни единого звука, только плотно сжимает губы. И когда бросают последнюю горсть земли и пора расходиться, мама все еще стоит и продолжает смотреть на мою могилу. Папа пытается объяснить ей, что нужно идти, но мама отмахивается. Посмотрев ей в глаза, он понимает, что не в силах с ней спорить. Папа уводит Ваню, а вместе с ним и всех остальных людей, а мама остается у могилы, она не замечает меня, для нее я словно бесплотная тень. Я смотрю на нее, пытаюсь впитать каждую черточку такого родного лица, вглядываюсь в ее пушистые волосы, всегда пахнущие медом и фиалкой, к которым я так любила прижиматься, когда она обнимала меня. Всматриваюсь в ранние морщины, которые появились преждевременно из-за дёрганой нервной жизни и непосильно работы. Самый родной, самый любимый человек, она, конечно, поверит и поймет. Это тот самый человек, который мне поверит, не может не поверить. И это вера ведет меня ближе.