— Павел Петрович, я прошу прощения за свою несговорчивость, но у меня была очень тяжелая неделя.

Мы вышли с ним в коридор и направились куда-то вперед. Надеюсь, что к моему необходимому сейчас одиночеству.

— Не извиняйтесь, Игорь Андреевич, — покровительственно приосанился он. — Всякое бывает, а такое утро кого угодно выведет из себя. Вам рубашку можно предложить? И брюки могу найти. У нас хорошая униформа.

Я только тут опомнился, что внешний вид мой оставляет желать лучшего. Пожалуй, следует и правда ретироваться в кабинет главного, а потом домой. Расхаживать в униформе я тут пока не был готов. А потом — за город, как и планировал вчера, пусть и на один день.

Только зверюге этот план не понравился. Снова я утаскивал его от той, на которую положил глаз.

— Так что с Яной?

— Постмиокардический кардиофиброз, полная блокада правой ножки пучка Гиса, частично — левой. И синусовая тахикардия, — рассеяно доложил я.

Яна испугала меня не на шутку. Не тогда, когда вылила на меня горячий кофе, а когда внезапно отключилась и осела мне в руки. Как я еще никого не убил — сам не знаю. Я все боялся, что ее тахикардия перейдет в фибриляцию… но этого, к счастью, не произошло.

— От чего у нее случился краткосрочный обморок, предстоит выяснить.

— Я прослежу, — серьезно пообещал собеседник и нажал кнопку вызова лифта.

— Давайте все же к вам в кабинет, — смущенно глянул на него. — Совсем забыл, что надо переодеться.

— Я заметил, — улыбнулся Павел Петрович. — Вам будет предложен лучший кофе. — Когда мы остались в тишине кабинки, он скосил на меня насмешливый взгляд: — Давно у вас с Яной?..

— Полгода, — усмехнулся я.

Знал, что сделал сейчас очередную лажу. Помимо той, что ввязался в практику на территории этой клиники. Яна будет в бешенстве, но кто ей поверит? А мне? Врать, что я — набожный христианин, поздно. Я носился сегодня по клинике с Яной на руках не на шутку перепуганный за ее жизнь. Все это видели. Поэтому пусть лучше я объясню это вполне очевидным — что мы с ней встречаемся. К счастью, сердце ее выдержит это все — я в этом убедился. А потом в моих интересах будет обеспечить девочке постельный режим…

***

Я сидела в смотровой, оглушенная всем случившимся, и пялилась на руки. При одной только мысли, что нужно как-то выйти за дверь, сжимало грудь, и я снова дрожала. Князев сказал, что ничего мне пока принимать не нужно, и даже лекарством не воспользовался, которое ему так долго искали. Сама же я себя чувствовала так, будто по мне грузовик проехал, и что мне определенно что-то нужно. Как минимум — компания и консультация моей подруги Карасевой. Может, позвонить ей и увезти меня отсюда на каталке, прикрытую простынкой?

Вытащив мобильник, я кое-как совладала с дрожавшими пальцами и набрала подругу. Та редко отвечает в разгар дня. Терапевты у нас тут вечно на разрыв. Но каково же было мое удивление, когда Маша не просто ответила — ворвалась вдруг в кабинет собственной персоной. Глаза навыкате, и даже видны из-под копны кучерявых темных волос, не поддающихся никаким укладкам и заколкам. Чаще всего Маша смотрела на пациентов лишь одним глазом — с той стороны, на которой спала последней ночью. Верхние пуговицы клетчатой рубашки как всегда расстегнута, являя всем «высушенную корму», как она сама говорила про свои выступавшие ключицы и верхние ребра. Она не стеснялась своей худобы и носила ее с такой гордостью, что даже я завидовала уверенности подруги в себе.

— Янка! — вылупила она на меня глаза, с разбегу падая на стул Князева. — Я только узнала!