Но мне что делать?

Чисто теоретически – я должна знать ответ на этот вопрос. Практически же ничего не приходит на ум, кроме как позвонить классной руководительнице и попросить присмотреться к тому, что происходит вокруг моего ребенка.

Еще бы я была на хорошем счету в школе…

Но я все равно позвоню. В конце концов, кто должен обеспечивать безопасность моего ребенка в школе, если не учителя?

Мы прощаемся у школьных ворот. Вся эта неприятная фигня, что происходит вокруг Маруськи, влияет на мое настроение настолько сильно, что каждый раз – я обнимаю её так, будто в последний путь провожаю.

— До вечера, бусинка? – я отстраняюсь, а Маруська молча кивает, как-то печально глядя за мое плечо. Пусто. Будто человек, который видит что-то, что ему не светит по умолчанию. Выражение лица настолько несвойственное ребенку ее возраста, что я не удерживаюсь и оборачиваюсь, чтобы увидеть, что же настолько выбивает мою дочь из колеи. Ну – и меня, как только я это наблюдаю.

Оля Маскарадова, держащаяся за руки одновременно и мамы, и папы. У папы-Маскарадова в руках рюкзак, у мамы – мешок со сменкой.

Я бы и хотела сказать, что возможно Маруська расстраивается из-за того, что рассорилась с прошлогодней подружкой, но…

Но я вижу именно то бревно, что давит мне на самую больную мозоль.

Папа.

Супер-папа, что провожает свою дочь до школы в компании с мамой, тогда как большая часть родителей все-таки это делают поодиночке. Из-за него Оля настолько высоко задирает нос, что кажется – у неё даже банты от гордости топорщятся сильнее. Никого больше не провожают и мама, и папа сразу. А вот её – да!

Еще не тот возраст, чтобы комплексовать из-за «телячьих нежностей» и любви своих родителей, демонстрируемой напоказ. Пусть даже и чересчур.

Обнимаю Маруську еще раз, еще крепче.

— Удачи в школе, Марушка, — шепчу я ей тихонько. Дочь немного оттаивает и тоже жалит меня в щеку теплыми губешками, а потом торопливо шагает к школе – там уже вышла их встречать классный руководитель. Да и мне тоже пора. Еще надо настраиваться на работу, а хочется – только скукожиться дома под одеялком и поныть, осознавая собственное бессилие.

Я ведь обещала себе, что буду любить свою дочь за двоих. Тогда, когда принимала решение, что оставлю её вопреки сложному положению, вопреки разводу, вопреки гадской «мести» Ветрова.

И ни черта-то я не справляюсь с поставленной задачей!

Второй рабочий день проходит, не особенно отличаясь от первого. Хотя, сегодня я хотя бы не получаю замечания, что одета «не по установленной форме» — слава Алинке, позволившей снова покопаться в её гардеробе и пожертвовавшей мне платье-футляр нужного оттенка серого. Платье хорошее, политически-правильное, с закрытыми руками, даже педантичная Анджела Леонидовна не находит к чему в нем придраться.

Я ухожу в перевод с головой. Хотелось бы сегодня закончить его и сдаться на милость Эдуарда Александровича, который не шутя угрожал лично его проверить.

Отвлекаюсь только на звонок учителю, слушаю клятвенное обещание «обязательно проследить», пытаюсь не врубать пессимиста и не отвлекаться на проскрёбывающуюся в мою дверь совесть, со всеми её тридцатью килограммами угрызений.

В конце концов, суть того, что я в разводе, не изменить, а вопрос хоть какой-нибудь мужской фигуры рядом с Маруськой – разрешается сложно. Наверное, я слишком высоко задираю планку, но все-таки не хочется тащить в дом кого попало.

Мама охает, ворчит, говорит, что вот что я буду делать, когда останусь без нее и без мужского плеча, на которое можно опереться, а я – только скрещиваю пальцы за спиной и прошу маму сплюнуть.