Поехали они в Белоруссию. А к этому времени случилась денежная реформа и у наших дедов все деньги сожрала. Стали они обыкновенным мусором. Коровы и свиньи, куры и индюки, даже дом стали стоить ноль рублей и ноль копеек. Если совсем точно, то всех денег хватило на мешок картошки.

Мешок денег на мешок картошки. Класс!!!

А тут приезжает папа в дом, где все стены, как решето, прострелены. В их избе, по-белорусски – хате, немцы партизан периодически отлавливали. Только они кое-как дыры заделали, начали жить, а тут папа прибыл и подарочек нарисовался. Бабка как маму увидала, рано утром по весне, всю замерзшую, промокшую, тощую и зеленую, так и запричитала:

– Дитятко! Якая ж з тябе жонка? Ды тябе ж нада аткармливаць хутчэй!

На свадьбу им подарили кусок домотканого холста на матрас, в матрас набили соломы, и папа сам сделал деревянную кровать. Я ее еще помню. Через год родилась я! Ох! Краса ненаглядная!

Я вступила в жизнь в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году, в октябре. Недоношенная, тоже зеленая, тощая, один килограмм пятьсот грамм. И вся в струпьях. Наверное, от голодухи. И на всю жизнь одна. Маме и меня-то нельзя было рожать с ее животом. Первый год жизни меня держали на печи, боялись летального исхода, но я выжила. Наверное, Господь решил, что я должна пройти свой «путь от утробы и до гроба», как говорила наша любимая Раневская, повеселив окружающее пространство своей дурью и оптимизмом.

Представляете, что с мамой было, когда я привезла кучу золота и бриллиантов. Мама как увидала, так и шарахнулась от меня, как от чумы. И это после такого детства, когда у нее отняли все. Жизнь человеческую, родителей, любовь отца и матери, радость любви всей семьи, даже историю рода! У нас даже фотографии все в доме сгорели!

Вообще удивительных людей нарожала земля наша матушка. Их убивают, а они поют «Интернационал». Их сажают в лагеря, а они рассуждают там о величии Ленина и Сталина. Спорят до хрипоты о том, что вожди наши самые лучшие в мире, просто они были просто не в курсе, как издевается и что вытворяет нижний эшелон власти. У них отбирают все, а если Господь решает восстановить справедливость и вернуть хотя бы часть утраченного, они готовы бежать вприпрыжку, тащить все в клювике и сдавать сволочам коммунякам.

Я спорила с мамой два дня. Убеждала ее и так, и сяк, и на косяк. Еле уговорила молчать, как рыба и никому никогда не проговориться, даже папе, что есть золото в нашем доме.

В общем, вернулась я в Москву. Здесь все было по-старому. Приехал Толик и привез такие же новости, как и у меня. Его ненормальная мамаша тоже чуть не хватанула инфаркт.

Ну, где еще на белом свете есть такие ненормальные люди? По-моему, только в этой странной и удивительной России. Слава Богу, что мы уже другие. А дети наши станут еще другее…

Да? Как вы думаете?

И все же – не могли же мы теперь бросить все дела и лежать на диване. «Блэки» не поймут, да и Посол мне еще нужен.

Я нашла своего старинного приятеля Леню, с которым мы когда-то занимались брюлликами, и отдала на реализацию восемь золотых монет. Он ювелир. Я сказала ему, что монеты эти не мои. Мне их дали только на реализацию.

Теперь в Москве ближайший месяц делать было нечего. Шить не хотелось совершенно. И тогда я решила прокатиться по гастролям, подальше от Жорика, который мог неожиданно нарисоваться на горизонте со злобой во взоре.

Нам повезло. Толик как-то быстро созвонился с какими-то ребятами, куда-то съездил, и уже раз – и мы работаем. Оба! Это был тот самый коллектив, с которым нас свела судьба еще в Чечне, на платках.