– Я, батюшка, пассажир, надворный советник Щипков.

Конторщик поклонился.

– Позвольте вам сказать, – продолжал г-н Щипков, – что это такое: с меня требуют за мою поклажу почти половину того, что я заплатил за место в дилижансе!

– Кто ж виноват, сударь, если у вас так много поклажи?

– Да помилуйте! Все вещи нужные, необходимые, без которых никто в дорогу не ездит.

Конторщик подошел к весам.

– Это все ваша поклажа? – сказал он. – Ну, сударь, да с вами целый воз всякого хламу!.. Что у вас в этом кульке?.. Помилуйте!.. Окорок ветчины, каравай хлеба!.. Ах, батюшки, полголовы сахару!..

– Я, сударь, всегда по дорогам пью мой собственный чай.

– Да ведь это выйдет вам дороже, сударь.

– Покорнейше вас благодарю! Я знаю, как дерут с проезжих по большим дорогам!

– А эта киса чем набита?.. Позвольте, что в этой жестянке?.. Ой, ой, ой!.. Да ее насилу подымешь!

– В ней, батюшка, костромской табак: я другого не нюхаю.

– А это что?.. Колодка… сапожные щетки… четыре пары сапогов… Ну вот зачем вы это с собой берете?

– Как, батюшка, зачем? Да что мне в Петербурге-то, босиком, что ль, ходить?

– Ну, воля ваша, – только вы за все заплатите весовые деньги!

– Как за все? Да разве у вас в положении не сказано, что всякий пассажир может взять с собою…

– Двадцать фунтов поклажи… да, сударь; а тут с лишком четыре пуда.

– Так что ж прикажете мне делать?

– Не хотите платить, так оставьте все лишнее здесь.

– Покорнейше благодарю!.. Нет, уж я лучше заплачу.

– Как вам угодно.

– Ах ты, боже мой! – продолжал барин, вынув из-за пазухи довольно туго набитый бумажник и расплачиваясь с конторщиком. – Прошу покорно, – тридцать руб лей за одну поклажу!.. Ну вот, скажите пожалуйста!.. А еще говорят – дешево ездить в дилижансах!

– Батюшка барин, – сказал вполголоса слуга этого господина, человек лет за сорок, с небритою бородою, в фризовой шинели, подвязанной какою-то мочалкою, – да уж прикажите хоть колодку-то оставить; право, она не стоит того, что за провоз заплатите!

– Дурак!.. А на чем ты станешь в П етербурге-то сапоги чистить?

– Мы там, батюшка, купим другую ногу.

– А на что мне две ноги?

– Да ведь одна-то придется нам даром, сударь.

– Вот еще, стану я на пустяки деньги тратить!.. Пошел, дурак, укладывайся! Да постой, и я с тобою пойду: надобно уложить так, чтобы все было под руками.

Барин и слуга вышли из комнаты, а я сел возле двух дам, подле которых стояла с узлом в руках довольно смазливая служаночка. Одна из этих дам казалась женщиной пожилой, другой было на вид лет около двадцати, они разговаривали между собой вполголоса. По смешению французского языка с нижегородским мне нетрудно было отгадать, что я имею честь сидеть подле русских барынь.

– Как скучно! – говорила молодая. – Nous sommes venus trop tôt, maman.[6]

– Non, ma chère![7] Мы приехали как должно.

– Так чего ж мы дожидаемся?..

– Чего дожидаемся?.. Порядок хорош!.. Да это всегда у нас: заведут на иностранный манер, расхвалят, распишут, а там посмотришь – гадость!..

– Я думаю, что давно уже десять часов, maman.

– А что на твоих часах – voyéz, ma chère?[8]

– Да они стоят.

– Опять не завела? Ах, Sophie! comme c’est ridicule!..[9] Всякий раз!

Я воспользовался этим случаем, чтоб начать разговор с моими соседками, – вынул часы, посмотрел и сказал:

– Вам угодно узнать, который час? Без десяти минут девять.

– Mersi, monsieur![10] – прошептала маменька. – А я думала, что гораздо позднее.

– Вы изволите ехать в Петербург?

– Да-с, теперь в Петербурге…

– А оттуда à l’étranger,[11] – прервала с живостию дочка, – на пироскапе.