Зильберович посмотрел на меня не то удивленно, не то смущенно (я точно не понял) и сказал, что улететь сегодня мне никак не удастся.

– Почему? – спросил я.

– Потому что Симыч с тобой еще не говорил.

– Ну так у нас еще есть достаточно времени.

– Это у тебя есть достаточно времени, – заметил Зильберович. – А у него нет. Он хотел тебя принять во время завтрака, но ты спал. А у него все время расписано по минутам. В семь он встает. Полчаса – бег трусцой вокруг озера, десять минут – душ, пятнадцать минут – молитва, двадцать минут – завтрак. В восемь пятнадцать он садится за стол, без четверти двенадцать седлает Глагола…

Глаголом Симыч назвал коня, которого я знал еще слабым, только что отлученным от матери жеребенком. Именно за этим жеребенком мы и ездили с Руди в Камарг. А потом я его вез на теплоходе в Канаду. Он был еще маленький и хилый. По дороге его укачивало так, что он не мог стоять на ногах. Его тошнило, и он ничего не ел, кроме кусочков сахара, которыми я кормил его с руки. Я много часов провел в специально для него устроенном стойле. Я сидел там на низкой скамейке, клал его голову к себе на колени и одной рукой почесывал шерстку между ушами, а другой протягивал ему кубик рафинада. Который он сперва обнюхивал, а потом осторожно брал мягкими своими губами. Он был маленький и слабый, а теперь вон вымахал в какого красавца.

– Значит, без четверти двенадцать он седлает Глагола и?..

– …И в двенадцать репетирует въезд в Россию. Потом опять работа до двух. С двух до половины третьего он обедает…

– Очень хорошо, – сказал я. – Пусть меня во время обеда и примет.

– Не может, – вздохнул Зильберович. – Во время обеда он просматривает читалку.

– Чего просматривает?

– Ну, газету, – сказал раздраженно Лео. – Ты же знаешь, что он борется против иностранных слов.

– Но после обеда у него, я надеюсь, есть свободное время?

– После обеда он сорок минут занимается со Степанидой русским языком, потом полчаса спит, потому что ему нужно восстанавливать силы.

– Ну после сна.

– После сна у него опять маленькая зарядка, душ, чай и работа до семи. Потом ужин.

– Опять с газетами?

– Нет, с гляделкой.

– Понятно, – сказал я. – Значит, телевизор смотрит. Развлекается. А я его ждать буду?

– Да что ты! – замахал руками Зильберович. – Какие там развлечения! Он смотрит только новости и только полчаса. А потом опять работает до десяти тридцати.

– Ну хорошо, пусть примет меня после десяти тридцати. Тогда я по крайней мере уеду завтра утром.

– От десяти тридцати до одиннадцати тридцати он читает словарь Даля, потом у него остается полчаса на Баха, и пора спать. Да ты, старик, не волнуйся. Завтра он тебя наверняка примет. Только ты уж к завтраку не проспи.

– Все-таки вы нахалы! – сказал я в сердцах.

– Кто это мы?

– Ну я не буду говорить об остальных, но ты нахал, а твой Симыч нахал трижды. Мало того, что заставил меня через полмира переть, так еще тут выдрючивается. У него расписание, у него времени нет. Мне мое время, в конце концов, тоже для чего-то нужно.

– Вот именно, – оживился Зильберович. – Твое время нужно тебе, а его время нужно всем, всему человечеству.

Тут я совершенно взбесился. Я, между прочим, эти ссылки на народ и человечество просто не выношу. И я сказал Зильберовичу, что если Симыч нужен человечеству, то пусть он к человечеству прямо и обращается. А я немедленно еду на аэродром. И, кстати, надеюсь, что все мои транспортные издержки будут возмещены.

– Об этом, старик, можешь совершенно не беспокоиться, он все знает и все оплатит. Но ты дурака не валяй. Если ты уедешь, он так рассердится, ты даже не представляешь.