На сей раз было так, как бывало на самых-самых удачных встречах в том клубе, название коего будем вспоминать с ностальгией. Совпало всё – вплоть до соответствия количества посадочных мест числу зрителей. Ну, это шутка, конечно, а вот, скажем, интерьер стихам действительно был адекватен. Оформление малого зала, где, собственно, и происходила презентация, всерьёз напоминает интерьер какой-нибудь сохранившейся до середины XX века старорежимной в хорошем смысле слова квартиры. Но что-то вот из этого интерьера выбивается. Причём абсолютно сознательно выбивается, не давая оказаться клубу самопародией.

Ровно в той же степени стихи Алексея Александрова похожи на первые операторские фильмы конца двадцатых годов всё того же прошлого века, когда кинематограф уже покинул нишу аттракционов, но ещё не стал фабрикой по производству блокбастеров, когда был интересен сам процесс съёмки, когда показать вещь или ситуацию в абсолютно новом свете удавалось почти без использования спецэффектов и оператор порой затмевал режиссёра. Иногда две эти роли удавалось дивно совмещать. Если сравнивать впрямую, то книга, представленная на «Даче» в последние настоящие выходные августа, более напоминает не творения Дзиги Вертова, а фильм «Берлин – симфония большого города», снятый Вальтером Рутманом в 1927 году.

При этом никаких иностранных коннотаций сборник Александрова сам по себе не вызывает, хоть и выпущен нью-йоркским издательством «Айлурос», а тираж отпечатан во Франции. Обложку украшает Геннадий Ильич – а как ещё обозвать существо с узнаваемой мордой крокодила из славного мультика и не менее узнаваемой позой известного деятеля, чьи памятники и по сей день забавляют прохожих на главных площадях наших городов? Нарисованная эта статуя исполняет ту роль, которая доставалась «Рабочему и колхознице» на заставках кинопродукции студии «Мосфильм».

Далее кинематографические ассоциации лишь усиливаются. Вот с самых первых строк:

Ну да. Двадцатый век прошёл-таки не напрасно. Кинематограф, а за ним и мультипликация (как-то вот не сходится с ней курортный термин «анимация») реальность ведь не только отражали, но и преображали. Оттого и Медвежонок с Ёжиком здесь уместны очень. Рядом с такими, например, строками:

Ещё через строку майор легко превращается в зомби. Это нормально, нас так фильмы научили. Каждое стихотворение книги – отлично выстроенный кадр. «На улицах появляются странные существа.», то мультяшные, то весьма неприятные, но они не вызывают диссонанса. Всё внятно, хотя и отнюдь не придумано. Просто реальность вокруг нас со времён Дзиги Вертова впитала слишком многое и из слишком разных источников.

На упрёк, что так уже не пишут/не снимают, легко ответить: да, так не снимали много лет, и, стало быть, новую реальность так не отразил никто. Конечно, при общей упругости построения фильма отдельные кадры обречены быть ударными. Зрители это прекрасно чувствовали, аплодируя. Отметим: вопреки почти заимствованной «Билингвой», а за нею и «Дачей» из Малого театра лучших времён традиции не хлопать.

За редким исключением стихи Алексея не подразумевают катарсиса. Конечно, тем интересней эти исключения – вроде стихотворения про вороньих братьев: ангелов, уносящих в небо «новую игрушку дорогую». Но вообще всё, даже совсем, казалось бы, неестественное, кажется возможным. Вот кто-то неживой, ещё раз уснув, вполне может проследовать из Самары в Тверь супротив течения Волги. Плывёт и плывёт, бывает.