– Я так не играю! – воскликнул японист Александр Мещеряков, когда вечером 13 октября московский паб «Виндзор» погрузился во тьму. Он как раз читал двум десяткам гостей свой перевод средневекового текста с поучительным советом игроку в го: думай не о том, как выиграть – думай, как не проиграть.

Видимо, в пабе выбило пробки. Жаль, не из-под шампанского. Впрочем, вскоре зажгли пару свечей, принесли водку и чай, и беседа о художественном переводе продолжалась в обстановке подпольного съезда или сходки сектантов.

Я наблюдал за театром теней и вспоминал размышления Петра Вайля о невозможности понять поэзию прошлого: слова те же, читатели другие. Автомобильная свеча нам яснее восковой. Бесперебойный и вездесущий электрический свет привычнее свечного, зыбкого и уязвимого, позволяющего различать оттенки цветов и переживаний.

Если всё так безнадёжно даже с родным языком, что уж говорить об иностранных? Однако почтовые лошади просвещения продолжают курсировать между странами и культурами. И Александр Николаевич поделился опытом возведения мостов между Страной восходящего солнца и нашими сумеречными землями. По мере сил он старается, чтобы здесь тоже было посветлее: публикует научпоп, читает открытые лекции, преображает иероглифы в кириллицу и обратно.

– Я веду курс перевода в РГГУ/ но не могу привести вам ни одного правила, которого следует придерживаться неукоснительно. Есть ремесло. Нужно уметь пользоваться самыми разными словарями, справочниками, энциклопедиями, твёрдо знать грамматику. Есть многое и от искусства. Как научить искусству? Я лично не понимаю. Это для меня остаётся тайной, – признался Александр Николаевич.

По его мнению, переводчик должен стать кем-то вроде лицедея или разведчика:

– Если ты переводишь с английского, проживи английскую жизнь: предположим, в Москве светит солнышко, а ты должен ёжиться от тумана и вспоминать фантомный оксфордский опыт. Переводчик с японского должен косить под японца. Кушать рис палочками, а не вульгарной вилкой. Если ешь гречневую лапшу, нужно чавкать. Без содрогания поглощать морских гадов и разбавлять это дело сакэ. В разговоре по телефону вежливо кланяться собеседнику.

Тут в зале две девушки-японки рассмеялись нервным смехом.

– Японцы понимают, о чём я! – воскликнул Александр Николаевич. – Я себя временами ловлю на мысли: зачем поклонился? Всё равно не увидят! Но тело задействовано. Автомат.

– Вы кланяетесь своему начальнику? – наивно спросила японка.

– Не только начальнику, а просто человеку. Начальнику я, наоборот, никогда не поклонюсь, – обескуражил переводчик.

Дальше рассуждения приобрели несколько иррациональный привкус:

– Хороший японист становится немного похож на японца: под влиянием фонетики другого языка и уроков жеста у тебя начинают несколько по-другому кривиться губы, меняется разрез глаз, желтеет кожа, к скулам приливает японская кровь. Поверьте!

Однако переводчик должен быть лишь похож на японца, но не быть японцем с головы до пят. Переводишь на русский – во всём будь русским:

– Если руку жать, то крепко, собирать грибы, хлебать щи, уплетать блины, произносить шумные тосты и пить заиндевевшую рюмку водки до дна. А по-другому ты не сможешь ощутить, что в чужой культуре всё может быть совсем иначе.

– Кстати, я правильно помню, что японцы, когда здороваются, не смотрят друг другу в глаза, потому что это считается невежливым? – осведомился ведущий вечера, поэт и переводчик Алёша Прокопьев.

– Давайте проведём эксперимент! Я даже очки сниму, – отозвался Александр Николаевич и вызвал из зала одну из смешливых японских девушек. Носители разных языков поздоровались и поклонились друг другу. Взглянуть в глаза при поклоне было действительно проблематично.