Непроизвольно подумалось:

– Вот это да! Ну и нормально! Привет, Нельсон, – погладил я его по мокрой головке, – Пошли назад, будем вместе куковать на нашей «Кристине». Будешь жить у меня, я тебя отогрею, я тебя высушу, и ты будешь жить у меня в тепле. Будешь говорить мне хорошие слова. Утром будешь говорить «Доброе утро!» – вечером будешь говорить «Спокойной ночи!» Давай будем друзьями? – мишка, как будто бы, соглашался со мной, и мне даже показалось, что он опять подмигнул мне, или утвердительно кивнул головой. Интересно. Какой ты хороший! Какой ты замечательный!

Я вновь засунул его себе под комбинезон, но уже во внутренний карман, повернулся и пошел обратно к порту. Думаю:

– Вот это да! Надо же! Или мне это кажется, или он и в правду со мной разговаривает? Не понимаю.

Но тут же вспомнился случай, который у меня был на «Бурханове». Судно было поставлено на линию из Владивостока в Сиэтл. В Сиэтл мы уже сходили два раза. Ходили с погрузкой и выгрузкой в Магадане. Продолжительность рейса была полтора месяца. В Сиэтле я познакомился с одним мужичком, бывшим стармехом из Приморского пароходства по фамилии Зайцев. Он жил там с молодой женой и пятилетней дочкой Машей. И он как-то попросил меня:

– Ты не будешь против, если на стоянке во Владивостоке к тебе на «Бурханов» придет мой сын. Я с молодой женой уехал впопыхах, убегая от прежней жены, и все свои вещи оставил в Находке. Он привезет тебе несколько ящиков с моими личными вещами. Возьми их с собой, а я у тебя их тут, в Сиэтле, заберу. Если, конечно, тебя это не затруднит, – неуверенно попросил он меня.

– Не затруднит, если там бомбы не будет, – полушутя пообещал я ему.

– Хорошо. Значит, я звоню сыну? – обрадовался Юра.

И когда мы пришли во Владивосток, в один из вечеров на борт судна приходит парень и говорит:

– Я – сын Зайцева и я Вам привез ящики для папы.

– Хорошо, а что же ты предварительно не позвонил мне и не сказал ничего? – было уже поздно, и я с семьей уже собирался ехать домой.

Но он, несмотря на то, что в каюте были жена и дети, напомнил мне:

– Папа мне сказал, что я могу здесь отдать Вам его вещи, – деваться было некуда, ведь мы находились уже в порту под выгрузкой и на завтра был назначен отход.

– Хорошо, – нехотя согласился я, – Давай, тащи сюда свои ящики.

Так он притащил не несколько ящиков, а 15 штук огромных ящиков из-под яблок. Наверное, там было по 24 килограмма в каждом ящике. Здоровенные и тяжеленые оказались эти ящики. Он, со своим другом, под моим руководством, забил ими всю ванную комнату. И плюс к тому же было еще два свёрнутых ковра.

Господи, думаю, вот это да, вот это я влетел. Что мне теперь с этими вещами делать? Потом думаю:

– Да ладно, может быть, пронесёт.

Во время того отхода, таможня во Владивостоке особо нас не трясла. Семен Иваныч умер и никто такими ловкими пальцами не лез в карманы пиджаков, чтобы оттуда достать один рубль или лотерейный билет за тридцать копеек, которые могли бы серьёзно подорвать экономику СССР. А после нахождения этого преступления, несчастного морячка, который по пьяне забыл вынуть из кармана советское достояние, лишали визы и возможности совершать заграничные рейсы.

Мы же стояли на линии. Возить ни в Америку, ни из Америки было особенно нечего. Это же не японская линия, когда оттуда сейчас прут всяческое барахло, машины и всё остальное к ним в придачу.

Так оно и вышло. Никто особо нас не досматривал. По каютам таможенники не ходили. Мы заполнили декларации, принесли их в столовую, где, как обычно их собирали при отходах. Этим дело и закончилось. Всё. Так и отошли из Владивостока.