Элла не настаивает, улыбается и говорит мягко:

– Ну, я надеюсь увидеть его когда-нибудь еще.

День за днем незамысловатый ритм острова Ре все больше поглощал Эллу. Они либо плавали и загорали на песчаных пляжах, либо гоняли на велосипедах по накатанным проселочным дорогам. Довольно скоро пейзаж солончаков и песчаных дюн стал казаться Элле более родным, чем виды улиц Эдинбурга.

Колокольня церкви Святой Марии, стремящаяся к небу среди пышных зеленых виноградников и золотистых кукурузных полей, усыпанных алыми маками, звала их домой после прогулок по суше и морю. Акварельная чистота этого мира, запечатленная в самом ее естестве, совершенствовала в ней восприятие красоты. Она любила все это: белые рыбацкие домики, огромную цитадель в Сен-Мартене, пики разноцветной мальвы на узких мощеных улочках деревень, бескрайние поля с причудливым ковром из васильков, чесоточной травы, «кружев королевы Анны»[32] и морского остролиста, устричные отмели и солончаки, где знаменитую fleur de sel[33] собирали в драгоценные сугробы, чтобы выбелить на солнце, и где маленькие косматые ослики, сородичи Анаис, носили забавные полосатые гетры, защищавшие их от едкой соли и кусающихся насекомых и придававшие им милый и смешной вид.

Однажды, катаясь на велосипедах по Ла-Флотт, они проехали мимо санатория, где дети загорали на холщовых лежаках под присмотром матроны в накрахмаленном чепце и фартуке.

– Они приезжают сюда из-за морского воздуха, – объяснила Каролин. – Он очень полезен. Некоторые излечиваются от туберкулеза, другие от анемии. Солнце и море – лучшее лекарство.

Все трое замахали руками, и дети с радостными криками махали в ответ, пока няня не утихомирила их. Элла и не сомневалась, что Ре – прекрасное место для восстановления сил. Она сама светилась от счастья, а также от ветра и солнца – постоянных спутников их прогулок. Ее волосы, выгорев, стали белокурыми, а кожа – золотистой.

Новости из мира за пределами острова поступали нерегулярно: время от времени приходили письма от матери Эллы, в которых она спрашивала, как продвигается ее французский, и сообщала о ежегодном визите родителей в Файф для игры в гольф и бодрящих прогулок по пляжу в Эли. Иногда Марион после работы в саду уходила в гостиную, чтобы укрыться от дневной жары, и оттуда доносился приглушенный звук радио. Порой Каролин спрашивала маму о новостях из Парижа, Марион качала головой и улыбалась, но ее темные глаза выдавали беспокойство.

– Опять обычное сумасшествие, – заметила она однажды.

Но их дни оставались беззаботными: плавание на «Бижу», пикники на пляже или поездки по острову на трех чуть ржавых велосипедах. Казалось, тонкая полоска воды, отделявшая их от материка, была непроницаемым барьером, который ничего не пропускал из внешнего мира.

Кристоф, Каролин и Элла были неразлучны, проводя каждую свободную минуту вместе. И хотя Эллу и Кристофа непреодолимо тянуло друг к другу, Каролин всегда была желанным членом этой троицы: мягкая и спокойная, преданная обоим, она ненавязчиво сопровождала их во время прогулок.

Однажды, сидя у дюн за домом, Каролин сказала то, что каждый их них чувствовал, но не решался произнести:

– Забавно, Элла, но до твоего приезда я думала, что мы с Кристофом – две половинки одного целого. А теперь, допуская, что ты уедешь, не могу представить нашу жизнь без тебя.

Элла кивнула, ее лицо оставалось серьезным:

– Я чувствую то же самое. Я даже не хочу думать о том, каково это будет – покинуть вас в конце лета. Обещаете мне, что оба будете писать? А я обязательно напишу вам в Париж после возвращения в Эдинбург.