– Спасибо за поддержку, товарищ майор, но оставим все, как есть.

– Как знаешь, солдат. Я ведь от чистого сердца, возможно, ты и прав.

Взяв анкету, заранее припасенные Анатолием фотографии, начальник паспортного стола добавил:

– Поздравляю с дембелем, посиди в коридоре, минут через двадцать тебе оформят документ. – Он протянул Фальковскому руку, задержав ее в ладони, добавил: – Желаю успеха, в университет, я думаю, ты все-таки поступишь…

Так оно и случилось, после окончания журфака в Горьковском университете он получил назначение в Тригорск. И работает в городской газете уже 27-й год, по сути, стал ее ветераном. Возможно, поэтому, во времена большой эмиграции, когда уехал в Израиль из Черновцов его младший брат, и десяток лет спустя, после того как туда же отправились отец с матерью, Фальковский так и остался в Тригорске. Хотя сомнения, колебания все же были.

И, как их отголосок, далекое эхо, звучали не раз при встречах со знакомыми вопросы: «Как, ты здесь, а говорят – уехал?» Или: «Что, Анатолий, в гости приехал? А я слышал, что еще прошлым летом…». Обычно Фальковский отшучивался, чаще вполне откровенно говорил:

– А я никуда уезжать и не собирался. Знаешь, Пашка (Николай, Петя, Иван Александрович…), люблю русскую культуру, обожаю блондинок и вас, собутыльников!

После заседания комиссии по помилованию, возвратившись к пяти на работу, редактор «Вечернего Тригорска» Калистратов попросил секретаршу принести чаю и вызвать заведующего отделом новостей Анатолия Фальковского.

Однако его в редакции не оказалось.

– Похоже, Фальковский запил, Илья Борисович, – сообщила Лида, ставя перед шефом поднос с двумя чашками «Гринфилда» и вазочкой с любимыми Калистратовым карамельками. – С утра был, а как узнал о моратории, исчез. В обед его у Домжура видели…

– В обед? – начал раздражаться редактор. – Срочный материал в завтрашний номер, а он… Разыскать, даю машину. И пусть Виталик ко мне зайдет.

Калистратов стал перетряхивать дипломат, отыскивая среди вороха бумаг и газет диктофон с аудиозаписью заседания комиссии по помилованию. Разжевывая холодяще-мятную «Взлетную», сделал пару глотков чая. Вызванный в кабинет главного, репортер отдела новостей Виталий Исаев от чая не отказался, сообщив любопытные подробности исчезновения Фальковского.

– Анатолий Соломонович, как о моратории на казнь из интернета узнал, сразу из редакции и ушел. Ругался, даже матерился, будто может что-то изменить. Велел мне просмотреть верстку завтрашнего номера и пропал.

– Мобильник у него с собой?

– Заблокирован, я пытался дозвониться…

– Машина, Виталий, у подъезда. Начни с Домжура, его там в обед засекли, – распорядился Калистратов. – Потом к нему домой съезди. Если разыщешь, скажи, что я жду его. Есть срочный материал на первую полосу, репортаж с комиссии по помилованию.

После ухода Исаева Калистратов взялся за пачку центральных газет. И везде – в «Российской», «Известиях», «Комсомолке» – на видных местах указ о моратории с откровенно слащавыми комментариями. Сплошь фразы о гуманизме, милосердии, всепрощении, воспитании молодежи в духе христианской морали. Лично для себя он уже на комиссии решил вопрос об отношении к смертной казни, и поэтому, сочувствуя, оправдывал поведение Фальковского.

Редактор вспомнил, что статья об отрезанной голове, столь эмоционально и жестко написанная Фальковским, подняла рейтинг газеты не только в городе, но и по всей области. А самого Анатолия Соломоновича по этой публикации заметили даже в центральной прессе, полностью перепечатав ее в столичном «Журналисте».